Спустя четыре месяца после репатриации в Израиль мне посчастливилось устроиться на работу. Это была работа сиделкой в фирме по уходу за пожилыми от Битуах Леуми (Национального страхования), занятия в ульпане (изучение иврита) я продолжала.
Сиделкой я проработала год, а затем поступила на курсы по переквалификации музыкантов с академической степенью в учителей пения в общеобразовательных школах и музыкальных воспитателей в детских садах.
За год работы я познакомилась с целой галереей более или менее интересных типажей, узнала все об израильских чистящих средствах, освоила три способа мытья полов, научилась мыть квартиры, общаться с израильтянами и исходила всю Беер Шеву вдоль и поперек. В старых районах не осталось улицы, где я не мыла бы полы. В основном моя работа сводилась к уборке, но бывали и такие старички, которые (или их родные) просили меня с ними гулять или играть в Руммикуб.
До сих пор я не могу забыть контраст между двумя старушками, которым Национальное страхование выделило помощницу на три часа в неделю.
Одна, 65 лет, встречала меня сидя на табуретке посреди гостиной или кухни, раскачиваясь и горестно причитая: "Ах, как у меня болят ноги! Ах, как у меня болит спина! Ах, как у меня болит шея!"Поскольку я не была врачом, то я старалась не реагировать на ее стенания, а быстро вымыть пол в ее крошечной квартирке, плиту, посуду, раковину, унитаз и ванную комнату и уйти. Все это время она провожала каждое мое движение подозрительным взглядом.
Другая старушка, 95 лет, с улыбкой встречала меня внизу у своего дома, мчалась на третий этаж вприпрыжку, открывала дверь и снова спускалась вниз посидеть на скамеечке. Квартира ее была чистой, и помыв все необходимое, я нередко ложилась отдохнуть у нее минут на 20. Меня поражала одна из комнат ее большой четырехкомнатной квартиры: там был склад бутылок с растительным маслом, консервами, сахаром, рисом и прочей бакалеей. Огромная комната была заставлена этим добром до потолка. Иногда она дарила мне бутылку масла, за что я ей была очень благодарна: мы жили очень стесненно. Напоследок она подарила мне кучу платьев, некоторые из которых я носила.
Еще мне вспоминается невероятно светлый старичок из Венгрии. И он, и его жена пережили Освенцим, а потом пешком вернулись в Венгрию. Прожив в Израиле почти 50 лет, он так и не научился говорить на иврите, а жена его, такая же светлая старушечка, болтала на корявом иврите беспрестанно. Мы с ними подружились и продолжали общаться и после окончания моей работы в этой фирме: так как они просили меня с ним гулять, то я приспособила для этого нехитрого дела своего мужа, а сама в это время мыла полы в более сложных домах. Однажды, когда я сидела с Ласло на скамеечке впритык к детскому садику, 4-хлетние детишки стали кидаться в нас камнями. Вскочив и желая сообщить об этом воспитательнице, я была остановлена моим подопечным. "Не надо им ничего говорить, пускай себе резвятся. Я видел, как таких ребятишек гитлеровцы бросали в огонь..."
К другой пожилой паре я приходила три раза в неделю. Раз в неделю он просили меня вымыть квартиру, а остальное время гулять со старичком и играть с ним в руммикуб. Во время войны жена его была подростком и спаслась от смерти тем, что прибилась к партизанам (дело было в польско-белорусском пограничье). Она выполняла самые опасные их задания и собиралась написать книгу о своих приключениях. У них она выучила русский язык. К сожалению, она очень мало рассказывала мне о виденном. После войны она написала заявление, что родилась на территории Польши, и ее отпустили из СССР в Польшу. А из Польши она перебралась в Аргентину. В Израиле они оказались после военного переворота в Аргентине в 1976 году.
Она страшно гордилась тем, что они с мужем были преподавателями средней школы: и в Аргентине, и в Израиле она преподавала идиш, а он иврит. Я попыталась снизить ее пафос, сообщив ей, что я преподаватель высшей школы, но на нее это не произвело никакого впечатления. Разговоры о живописи с ней оканчивались неуспехом, про Франсиско Гойю она ничего не знала. Про Веласкеса я не стала и упоминать. Она попросила сопровождать ее в поликлинику. Выйдя из дома, она села в автомобиль, проехала 100 м и вышла у поликлиники. На меня это произвело большое впечатление. Муж посмеивался над ней потихоньку. Он говорил: "Она изображает из себя гранд-даму".
Дольше всего я проработала в семье, куда меня послали со страхом, сочувствием и надеждой. Никто там не задерживался надолго. Кого-то выгоняли после первого же дня, кто-то сам отказывался там работать. Ничего этого я не знала, а просто была готова к трудностям. Зайдя впервые в их дом, я увидела молодящуюся старую деву лет 45 (младшую дочь старичка, лежавшего неподвижно в постели на протяжении более полугода), этакую маленькую кривую горбунью с характерной внешностью ведьмы, и тяжело двигающуюся старуху с налитыми всевозможными эмоциями глазами.
"К нему ты не подходи, о нем мы заботимся сами, а вымой-ка ты нам пол", - сказала Хасиба, представившаяся Сильвией. Я не возражала. Отодвинула, как было показано, диван от стены, благословила израильскую мебельную промышленность, выпускающую очень легкую мебель, и вымыла пол в гостиной и прихожей и ванную комнату.
На следующий день (я к ним приходила ежедневно на два часа) повторилось то же самое. Я вымыла пол в гостиной и прихожей. Через пару месяцев пол было невозможно узнать: от ежедневного мытья он стал бы белоснежным, если бы был изначально белым. Но он был желтым, и стал светлым до неправдоподобности. Меня это нисколько не напрягало. Делаю, что говорят. Вреда этим никому не наношу. Чистота - залог здоровья. Наводить чистоту - благородное дело. Иногда Хасиба/Сильвия просила меня помочь ей прибрать ее комнату. Увидев, что я не спорю ни с чем, а молча делаю что надо, они стали угощать меня чаем с печеньем, а однажды, перебрав свой хлам, Сильвия предложила мне два тюка старой одежды. Я носила ее несколько лет. В конце концов она приняла предложение вдовца с шестью детьми и вышла замуж. Именно от Сильвии я узнала, что в Израиле (1998) неизвестно, что такое Новый год и что его можно праздновать. (Теперь это положение изменилось).
Вышеупомянутая старуха, жена старичка, хвасталась, что когда-то работала кассиршей.
В фирме меня уважали все больше и больше...
Сейчас, когда я стала записывать эти свои воспоминания, то мне пришло в голову: неспроста все они гордились своей бывшей работой, неважно какой. Они тогда чувствовали себя значительными, а сейчас уже не то... Еще одна, милейшая моя подопечная, которой я мыла полы, гордилась, что когда-то была в магазине одежды раскладчицей товаров (merchandiser)...
А самая первая семья, в которой я работала, была семья друзей наших друзей. Надо было пять часов дважды в неделю присматривать за ничего уже не понимающей старушкой 99 лет, пока ее сын 65 лет на работе. Пока она спала, я тоже спала. А когда она бодрствовала, то ругалась последними словами. И два раза в неделю вместо нее я присматривала за ее правнучкой. Правнучке было 3 года, и я, только вырастившая двух маленьких детей, воображала, что умею присматривать за детьми.
Я не знала, что эта девочка (звали ее Оля) ничего не ест, поэтому первые разы она у меня спокойно съедала весь обед. Но скоро она почувствовала, что промахнулась, и перестала обедать. Была она довольно упитанной: мать закармливала ее сластями. Но больше всего она любила сосать из пластмассовой бутылки кетчуп, и ее мать попросила меня относиться к этому спокойно. Когда на прогулке мы проходили мимо киоска, она не отходила от него, требуя, чтобы я купила ей конфету. Поскольку мне и в голову не приходило удовлетворять такие капризы, она визжала почти все оставшееся время. Когда мы приходили в скверик на детскую площадку, другие родители спешно уводили оттуда своих детей: она была грозой округи.
Через три месяца ее отдали в детский сад, и она стала там образцово-показательной девочкой.
Чему я очень рада!
Сиделкой я проработала год, а затем поступила на курсы по переквалификации музыкантов с академической степенью в учителей пения в общеобразовательных школах и музыкальных воспитателей в детских садах.
За год работы я познакомилась с целой галереей более или менее интересных типажей, узнала все об израильских чистящих средствах, освоила три способа мытья полов, научилась мыть квартиры, общаться с израильтянами и исходила всю Беер Шеву вдоль и поперек. В старых районах не осталось улицы, где я не мыла бы полы. В основном моя работа сводилась к уборке, но бывали и такие старички, которые (или их родные) просили меня с ними гулять или играть в Руммикуб.
До сих пор я не могу забыть контраст между двумя старушками, которым Национальное страхование выделило помощницу на три часа в неделю.
Одна, 65 лет, встречала меня сидя на табуретке посреди гостиной или кухни, раскачиваясь и горестно причитая: "Ах, как у меня болят ноги! Ах, как у меня болит спина! Ах, как у меня болит шея!"Поскольку я не была врачом, то я старалась не реагировать на ее стенания, а быстро вымыть пол в ее крошечной квартирке, плиту, посуду, раковину, унитаз и ванную комнату и уйти. Все это время она провожала каждое мое движение подозрительным взглядом.
Другая старушка, 95 лет, с улыбкой встречала меня внизу у своего дома, мчалась на третий этаж вприпрыжку, открывала дверь и снова спускалась вниз посидеть на скамеечке. Квартира ее была чистой, и помыв все необходимое, я нередко ложилась отдохнуть у нее минут на 20. Меня поражала одна из комнат ее большой четырехкомнатной квартиры: там был склад бутылок с растительным маслом, консервами, сахаром, рисом и прочей бакалеей. Огромная комната была заставлена этим добром до потолка. Иногда она дарила мне бутылку масла, за что я ей была очень благодарна: мы жили очень стесненно. Напоследок она подарила мне кучу платьев, некоторые из которых я носила.
Еще мне вспоминается невероятно светлый старичок из Венгрии. И он, и его жена пережили Освенцим, а потом пешком вернулись в Венгрию. Прожив в Израиле почти 50 лет, он так и не научился говорить на иврите, а жена его, такая же светлая старушечка, болтала на корявом иврите беспрестанно. Мы с ними подружились и продолжали общаться и после окончания моей работы в этой фирме: так как они просили меня с ним гулять, то я приспособила для этого нехитрого дела своего мужа, а сама в это время мыла полы в более сложных домах. Однажды, когда я сидела с Ласло на скамеечке впритык к детскому садику, 4-хлетние детишки стали кидаться в нас камнями. Вскочив и желая сообщить об этом воспитательнице, я была остановлена моим подопечным. "Не надо им ничего говорить, пускай себе резвятся. Я видел, как таких ребятишек гитлеровцы бросали в огонь..."
К другой пожилой паре я приходила три раза в неделю. Раз в неделю он просили меня вымыть квартиру, а остальное время гулять со старичком и играть с ним в руммикуб. Во время войны жена его была подростком и спаслась от смерти тем, что прибилась к партизанам (дело было в польско-белорусском пограничье). Она выполняла самые опасные их задания и собиралась написать книгу о своих приключениях. У них она выучила русский язык. К сожалению, она очень мало рассказывала мне о виденном. После войны она написала заявление, что родилась на территории Польши, и ее отпустили из СССР в Польшу. А из Польши она перебралась в Аргентину. В Израиле они оказались после военного переворота в Аргентине в 1976 году.
Она страшно гордилась тем, что они с мужем были преподавателями средней школы: и в Аргентине, и в Израиле она преподавала идиш, а он иврит. Я попыталась снизить ее пафос, сообщив ей, что я преподаватель высшей школы, но на нее это не произвело никакого впечатления. Разговоры о живописи с ней оканчивались неуспехом, про Франсиско Гойю она ничего не знала. Про Веласкеса я не стала и упоминать. Она попросила сопровождать ее в поликлинику. Выйдя из дома, она села в автомобиль, проехала 100 м и вышла у поликлиники. На меня это произвело большое впечатление. Муж посмеивался над ней потихоньку. Он говорил: "Она изображает из себя гранд-даму".
Дольше всего я проработала в семье, куда меня послали со страхом, сочувствием и надеждой. Никто там не задерживался надолго. Кого-то выгоняли после первого же дня, кто-то сам отказывался там работать. Ничего этого я не знала, а просто была готова к трудностям. Зайдя впервые в их дом, я увидела молодящуюся старую деву лет 45 (младшую дочь старичка, лежавшего неподвижно в постели на протяжении более полугода), этакую маленькую кривую горбунью с характерной внешностью ведьмы, и тяжело двигающуюся старуху с налитыми всевозможными эмоциями глазами.
"К нему ты не подходи, о нем мы заботимся сами, а вымой-ка ты нам пол", - сказала Хасиба, представившаяся Сильвией. Я не возражала. Отодвинула, как было показано, диван от стены, благословила израильскую мебельную промышленность, выпускающую очень легкую мебель, и вымыла пол в гостиной и прихожей и ванную комнату.
На следующий день (я к ним приходила ежедневно на два часа) повторилось то же самое. Я вымыла пол в гостиной и прихожей. Через пару месяцев пол было невозможно узнать: от ежедневного мытья он стал бы белоснежным, если бы был изначально белым. Но он был желтым, и стал светлым до неправдоподобности. Меня это нисколько не напрягало. Делаю, что говорят. Вреда этим никому не наношу. Чистота - залог здоровья. Наводить чистоту - благородное дело. Иногда Хасиба/Сильвия просила меня помочь ей прибрать ее комнату. Увидев, что я не спорю ни с чем, а молча делаю что надо, они стали угощать меня чаем с печеньем, а однажды, перебрав свой хлам, Сильвия предложила мне два тюка старой одежды. Я носила ее несколько лет. В конце концов она приняла предложение вдовца с шестью детьми и вышла замуж. Именно от Сильвии я узнала, что в Израиле (1998) неизвестно, что такое Новый год и что его можно праздновать. (Теперь это положение изменилось).
Вышеупомянутая старуха, жена старичка, хвасталась, что когда-то работала кассиршей.
В фирме меня уважали все больше и больше...
Сейчас, когда я стала записывать эти свои воспоминания, то мне пришло в голову: неспроста все они гордились своей бывшей работой, неважно какой. Они тогда чувствовали себя значительными, а сейчас уже не то... Еще одна, милейшая моя подопечная, которой я мыла полы, гордилась, что когда-то была в магазине одежды раскладчицей товаров (merchandiser)...
А самая первая семья, в которой я работала, была семья друзей наших друзей. Надо было пять часов дважды в неделю присматривать за ничего уже не понимающей старушкой 99 лет, пока ее сын 65 лет на работе. Пока она спала, я тоже спала. А когда она бодрствовала, то ругалась последними словами. И два раза в неделю вместо нее я присматривала за ее правнучкой. Правнучке было 3 года, и я, только вырастившая двух маленьких детей, воображала, что умею присматривать за детьми.
Я не знала, что эта девочка (звали ее Оля) ничего не ест, поэтому первые разы она у меня спокойно съедала весь обед. Но скоро она почувствовала, что промахнулась, и перестала обедать. Была она довольно упитанной: мать закармливала ее сластями. Но больше всего она любила сосать из пластмассовой бутылки кетчуп, и ее мать попросила меня относиться к этому спокойно. Когда на прогулке мы проходили мимо киоска, она не отходила от него, требуя, чтобы я купила ей конфету. Поскольку мне и в голову не приходило удовлетворять такие капризы, она визжала почти все оставшееся время. Когда мы приходили в скверик на детскую площадку, другие родители спешно уводили оттуда своих детей: она была грозой округи.
Через три месяца ее отдали в детский сад, и она стала там образцово-показательной девочкой.
Чему я очень рада!