Надо выпить за вольную Ингерманландию. Кажется, для нас это единственный реальный выход из этого московитского кошмара.
Kassia, Эксперт Лайвлиба
Прочла книгу питерского краеведа, журналиста, историка Льва Лурье "Без Москвы" (издана в серии "Окно в историю"в 2014 году). Общественно-культурная панорама города дается несколько сбивчиво, но все искупает изложение мало известных широкому читателю фактов. Возможно, выборочность тем вызвана нежеланием повторяться: у автора уже есть книга "Довлатов" (в соавторстве с А.Коваловой), "Дом Мурузи. Биография одного дома" (в соавторстве с А.Кобак), "Петербург. Путеводитель" (в соавторстве с О.Набоковой, Ю.Тарнавской)... Странновато было читать книгу о Петрограде-Ленинграде без упоминания имен Вагановой, братьев Орбели, Николая Вавилова, Николая Черкасова, Юрия Германа, Ольги Берггольц, Белоусовой-Протопопова, Товстоногова, Темирканова и многих других. Но - признаем! - нельзя обнять необъятное!
Начинается книга с попытки охарактеризовать особенности жителей города.
При самом поверхностном взгляде на Петербург обнаруживаем настороженную угрюмость жителей. Громкий разговор встречает всеобщее молчаливое осуждение.
На «ты» обращаются разве что к одноклассникам, да и то с каким-то внутренним неудобством.
Норма – телесный изъян или болезнь (но обсуждать немощи, а тем более жаловаться на них – неприлично), честная бедность, совершенное знание чего-либо житейски бесполезного. В нашем климате отсутствие гайморита, ну или уж простого вазомоторного ринита просто подозрительно.
Может быть от того, что петербуржец живет в городе, где здания похожи на декорации пьесы столетней давности, он чувствует себя скорее персонажем литературного произведения, нежели человеком, живущим здесь и сейчас. Довлатов о Бродском: «Он не боролся с режимом. Он его не замечал. И даже нетвердо знал о его существовании. Его неосведомленность в области советской жизни казалась притворной. Например, он был уверен, что Дзержинский – жив. И что “Коминтерн” – название музыкального ансамбля. Он не узнавал членов Политбюро ЦК. Когда на фасаде его дома укрепили шестиметровый портрет Мжаванадзе, Бродский сказал: “Кто это? Похож на Уильяма Блэйка…”».
После рассказа о том, что Петербург – самый северный из крупных городов и самый крупный из северных, самый молодой из крупных, самый большой нестоличный в Европе... и по количеству мостов мы впереди планеты всей, Л.Л. сообщает:
За последние 100 лет дважды – в блокаду и в Гражданскую войну – над Петербургом как бы взрывалась нейтронная бомба: население вымирало, здания оставались практически нетронутыми. К 1917 году в Петрограде жило 2,5 миллиона человек, после страшного голода 1918–1920 годов в опустевшем городе осталось 600 тысяч. (...)город напоминал призрак, и был, как вспоминают современники, необычайно красив и величественен: без людей он выглядит намного лучше. Но начался НЭП и население снова стало расти с необычайной скоростью. А оставшиеся в городе «славы и беды» Анна Ахматова, Михаил Кузьмин, Иван Павлов и проявившие себя в 1920-е Павел Филонов, Казимир Малевич, Михаил Зощенко, Дмитрий Шостакович, Даниил Хармс сумели сохранить авангардный культурный мегаполис мирового значения.
Перед началом блокады Ленинград насчитывал 3,4 миллиона жителей, в 1943 году – 600 тысяч. (...) Ни один город Европы не испытывал в годы Второй мировой таких трагических опустошений.
Только к концу 1960-х численность населения в городе достигла довоенного уровня. Но главное, оставались Ахматова, Зощенко, Акимов, появились Довлатов, Барышников, Нуриев, Бродский. Иосиф Бродский писал: «В этом городе примерно каждые двадцать-тридцать лет происходит какой-то творческий всплеск. Он должен повториться – хотя бы потому, что петербургский пейзаж не изменился. Поскольку Петербург – это город у моря. И, как следствие этого, в сознании человека, там живущего, начинает возникать – быть может, фантасмагорическое, но чрезвычайно сильное – представление о свободе».
Как саламандра, сбрасывая хвост, снова обретает его, Петербург каждый раз после опустошения восстанавливал численность населения, дух и характер.
Нет места в мире, где было бы столько сохранившейся архитектуры неоклассики, эклектики, модерна, ретроспективизма. Молодой Петербург – в этом смысле самый большой старый город Европы. В войну его бомбили, но гораздо меньше, чем Лондон, Сталинград, Берлин или Роттердам. (...) В последние десятилетие Ленинград воспринимается городом Бродского, Довлатова, «Сайгона», Гребенщикова, Науменко, Цоя, «Митьков», хипповской «системы», Масяни, группы «Ленинград» – столицей неофициальной России.
Льву Лурье важно рассказать о корюшке и принципах ее лова, о рюмочных. Он в деталях рассказывает о происшедшем на Знаменской площади в феврале 1917 (как все это было...). Он перечисляет удары по интеллигенции 20-х годов: казнь 800 заложников (1918), Таганцевское дело (1921), расстрел руководства православной общины и пароход «Пруссия» (1922), «Дело Лицеистов» (1925), «Академическое дело» (1929).
Лев Лурье рассказывает о необыкновенных людях: Викторе Шкловском, террористе и филологе, Николае Гумилеве, поэте и руководителе восстания против большевиков.
Петроград 1917–1921-х годов – это вымирающий мегаполис. Что-то вроде Ленинграда во время блокады. Военный коммунизм. На мостовой лежат трупы лошадей, их некому убирать. Представьте себе, в 1917-м здесь жило 2,5 миллиона человек, а к 1921-му осталось 500 тысяч. Остальные умерли или разъехались. И больше всего смерть косила литераторов. Потому что закрылись издательства, газеты, журналы, и писатели не получили даже пайка, до тех пор пока не был открыт Дом литераторов. Здесь давали воблу, пшено, жидкий суп. Можно было согреться в вымерзающем городе. Здесь писатели выбирали себе правление, это по существу первый союз писателей, еще никак не связанный с властью. Выбирали тех, кому доверяли, кого уважали. Среди членов правления – Николай Гумилев.
Жизнь была суровой, скудной, но именно в это время люди из самых разных уголков России сообщали об открытии клубов, о создании самодеятельных театров.
Максим Горький основал «Всемирную литературу», издательство с колоссальным планом – перевести на русский язык все важнейшие произведения мировой литературы. Главная цель – дать работу и паек умирающим от голода и тоски интеллигентам.
Гумилев – второй после Горького человек в издательстве. Он отвечал за переводы всех западных книг. Результат: 80 профессиональных литераторов спасены от голодной смерти; начался подъем знаменитой русской переводческой школы, которую Николай Гумилев, в сущности, и создал в голодном Петрограде.
К концу 1920-го ситуация поменялась. Миллионы людей, кто прежде сочувствовал большевикам – матросы, крестьяне, рабочие – восстали. Победа над помещиками и капиталистами одержана, но не было ни хлеба, ни работы на заводах, ни политических прав. Впервые появилась возможность бороться не против большевиков и народа, а вместе с народом против большевиков.
Этот выбор сделал и Николай Степанович Гумилев
«Прежний ад нам показался раем,
Дьяволу мы в слуги нанялись,
Оттого что мы не отличаем
Зла от блага и от бездны высь».
(В ночь на 25 августа 1921 года по приговору петроградской ЧК он был расстрелян.
Почти через 70 лет, в мае 1992 года, Н. С. Гумилев, как и все репрессированные по делу Петроградской боевой организации, был реабилитирован решением генпрокуратуры Российской Федерации «за отсутствием состава преступления». Но прокуроры ошиблись – Николай Степанович Гумилев невинно пострадавшим не был.
Автор подробно рассказывает о контрареволюционной деятельности Н.Гумилёва и о кронштадтском бунте, его ходе и причинах поражения.
По легенде, в которую хочется верить, перед казнью, когда жертв уже выстраивали вокруг рва, чекист закричал:
«Поэт Гумилев, выйти из строя!» Николай Степанович вышел, а потом показал на людей, которые за ним стояли: «А они?» Агранов закричал: «Не валяйте дурака!» Николай Степанович докурил папиросу и снова встал в строй: «Здесь нет поэта Гумилева, здесь есть офицер Гумилев».
Большую часть книги занимают рассказы об уголовниках Питера: Лёньке Пантелееве (20-е годы), чубаровцах, Евгении Волкове (послевоенный Ленинград), смогшем бежать из тюрьмы "Кресты", о падении и взлете футбольной команды "Зенит"...
Но меня (почему-то) больше привлекли развернутые главы об архитекторах: Ное Троцком, Евгении Левинсоне, режиссере Борисе Зоне. Борис Зон – первый постановщик пьес Евгения Шварца, педагог, принесший в ленинградскую театральную школу систему Станиславского. Зон вывел на сцену Николая Черкасова. Под руководством Зона начинали работу в театре актеры Павел Кадочников, Николай Трофимов, Зинаида Шарко, Алиса Фрейндлих, режиссеры Зиновий Корогодский и Лев Додин.
Глава о Вере Пановой познавательна, но лучше бы об Ольге Берггольц...
Поражает рассказ о ректоре ЛГУ с 1952 по 1964 годы Александре Даниловиче Александрове, как он старался, чтобы в университете было больше сильных ученых. Он вытаскивал людей из провинции в Ленинград и давал им возможность быть профессорами университета. Брал на работу политически неблагонадежных. Не боялся конфликтов с партийным начальством. На биофаке поддерживал генетиков, которых травили по всей стране.
Даниил Александров, сын А. Д. Александрова: «Что бы ни происходило в университете – выступление студента, дискуссия на филфаке – его вызывали в обком и с порога кричали на него матом. 12 лет он уже был ректором и больше не выдержал. Он уже, по-видимому, думал об отставке, но тут ему предложили работу в Сибирском отделении Академии наук, в Академгородке, куда он и переехал».
Линия Маннергейма, блокада, разгром филфака, восстановление Павловска и Петергофа, художники Глазунов и Арефьев, Исайя Берлин и Анна Ахматова, танкостроение, судьба Эрмитажа, охрана наследия и научная работа в Петропавловской крепости, энтузиасты и борьба с ними, и их победы.
Весьма замечательна глава об историке Виталии Ивановиче Старцеве. Поскольку эта фигура не столь широко известна, как Илья Глазунов, Владимир Пропп или Виктор Жирмунский, позволю себе пространную цитату.
"Старцев родился в Ленинграде в 1931 году. В юности мечтал стать дипломатом. Но в Ленинграде не было Института международных отношений, и Старцев решил поступать на юридический факультет, специализироваться в области международного права. Он занимался международно-правовыми аспектами китобойного промысла. Студент он был отличный, его ожидала аспирантура. Но, в конце концов, часть его диплома присвоил научный руководитель. Старцев, вместо того чтобы смолчать, устроил страшный скандал. Поэтому путь в аспирантуру ему был закрыт.
Старцеву даже не удалось устроиться по специальности. В течение года он читал лекции на курсах политруков. Наконец, помог случай – его взяли младшим научным сотрудником в ленинградский архив Октябрьской революции.
...Почему немногочисленная партия большевиков смогла захватить власть? Какими силами они располагали в Петрограде? Кем были люди, на которых опирался Ленин? Старцев не сомневался в идеях революции, к тому же отмечался очередной Октябрьский юбилей, а в стране наступила оттепель, и о революции можно было говорить свободнее, чем при Сталине. Для диссертации Старцев выбрал тему о формировании Красной гвардии. Революцию делали не сверху, а снизу и не только большевики, но и анархисты, меньшевики, эсеры, беспартийные. Одно из главных исторических достижений Виталия Старцева – восстановление событий 25 октября 1917 года. Именно благодаря ему мы теперь знаем, как происходил Октябрьский переворот, позже превращенный официальными историками в «штурм Зимнего дворца».
В ночь с 25 на 26 октября Зимний дворец представлял собой довольно хаотическое зрелище. В Гобеленовой галерее матросики бросали бомбочки для того, чтобы посмотреть, что же получится. Зимний был полон раненными, юнкерами, иностранными корреспондентами, ворами, просто шатающейся публикой. И вот через эту толкучку со стороны подъезда Цесаревича пробирались большевики во главе с Антоновым-Овсеенко. Собственно, это был не штурм. Это был проход через толпу. 40 минут ходьбы от подъезда Наследника Цесаревича до столовой Александра III. 40 минут, которые определили 70 лет дальнейшей истории.
[На защите] один из оппонентов сказал, что она заслуживает присвоения не кандидатской, а докторской степени, а другой назвал ее грубой политической ошибкой.
...в конце концов, у него начались неприятности: не утвердили тему плановой монографии, лишили возможности заниматься любимым делом. Человек с чувством собственного достоинства, он сам решил уйти из места, с которым были связаны лучшие годы его жизни.
Оказавшись вне академической науки, Старцев неожиданно обрел большую свободу и решил заняться явлением, о котором все знали, но никто открыто не говорил, – русским политическим масонством начала ХХ века.
«Масоны его интересовали с точки зрения политической ситуации в России. Это была возможность неформального объединения политиков разных направлений прогрессистского лагеря накануне революции. Старцев смотрел на эту проблему очень трезво, без уклонов в мистику, в тайные заговоры».
В советской исторической литературе о масонах почти не писали. Хотя каждый советский школьник знал, что были такие масоны, потому что Пьер Безухов из «Войны и мира» вступал в масонское общество. Кое-кто пообразованней слышал, что и Пушкин был масон, и Радищев был масон, и многие декабристы вступали в масонские общества. А вот что было с этими масонами после 1820-х годов – секрет и тайна. Об этом не писали.
В правой эмигрантской среде и среди части диссидентов фигурировал старый миф: большевики тоже были масонами, белогвардейские авторы и большевистскую революцию называли результатом всемирного масонского заговора. Для историков партии никаких масонов вообще не существовало, были пролетариат и буржуазия. Между тем, как известно историкам, 10 из 11 членов временного правительства действительно состояли в ложах. И Старцев решил взглянуть на масонскую тему беспристрастно. Уже в 1990-е он работал с масонскими архивами американского Гуверовского института, получил допуск к собраниям Объединенной ложи Британии...
...Предельно корректный в общении, Старцев славился своей жесткой принципиальностью. Весь его день обычно был расписан вплоть до минут, и поэтому он успевал так много. Виталий Иванович организовал историческое издательство и сам после лекций склеивал на кафедре книжные корешки. Он создал ассоциацию исторической психологии и читал спецкурсы о Ленине, Троцком, Керенском. Он выдвигался в депутаты, хотя и проигрывал. Он придумал телепрограмму «Парадоксы истории» и исторический радиоклуб – оба проекта стали очень популярны.
Последняя глава, "Новые питерские"
• Поколение Путина выходит на пенсию
• Матвиенко: итоги
• Что делает Георгий Полтавченко на месте Валентины Матвиенко
• Новые люди
написана слабо, хотя отдельные важные детали есть и в ней.
Но теперь-то уж я прочту и другие книги Льва Яковлевича Лурье. Заинтересовал!
Книга онлайн: http://flibusta.site/b/375938/read
![]()
Kassia, Эксперт Лайвлиба
Прочла книгу питерского краеведа, журналиста, историка Льва Лурье "Без Москвы" (издана в серии "Окно в историю"в 2014 году). Общественно-культурная панорама города дается несколько сбивчиво, но все искупает изложение мало известных широкому читателю фактов. Возможно, выборочность тем вызвана нежеланием повторяться: у автора уже есть книга "Довлатов" (в соавторстве с А.Коваловой), "Дом Мурузи. Биография одного дома" (в соавторстве с А.Кобак), "Петербург. Путеводитель" (в соавторстве с О.Набоковой, Ю.Тарнавской)... Странновато было читать книгу о Петрограде-Ленинграде без упоминания имен Вагановой, братьев Орбели, Николая Вавилова, Николая Черкасова, Юрия Германа, Ольги Берггольц, Белоусовой-Протопопова, Товстоногова, Темирканова и многих других. Но - признаем! - нельзя обнять необъятное!
Начинается книга с попытки охарактеризовать особенности жителей города.
При самом поверхностном взгляде на Петербург обнаруживаем настороженную угрюмость жителей. Громкий разговор встречает всеобщее молчаливое осуждение.
На «ты» обращаются разве что к одноклассникам, да и то с каким-то внутренним неудобством.
Норма – телесный изъян или болезнь (но обсуждать немощи, а тем более жаловаться на них – неприлично), честная бедность, совершенное знание чего-либо житейски бесполезного. В нашем климате отсутствие гайморита, ну или уж простого вазомоторного ринита просто подозрительно.
Может быть от того, что петербуржец живет в городе, где здания похожи на декорации пьесы столетней давности, он чувствует себя скорее персонажем литературного произведения, нежели человеком, живущим здесь и сейчас. Довлатов о Бродском: «Он не боролся с режимом. Он его не замечал. И даже нетвердо знал о его существовании. Его неосведомленность в области советской жизни казалась притворной. Например, он был уверен, что Дзержинский – жив. И что “Коминтерн” – название музыкального ансамбля. Он не узнавал членов Политбюро ЦК. Когда на фасаде его дома укрепили шестиметровый портрет Мжаванадзе, Бродский сказал: “Кто это? Похож на Уильяма Блэйка…”».
После рассказа о том, что Петербург – самый северный из крупных городов и самый крупный из северных, самый молодой из крупных, самый большой нестоличный в Европе... и по количеству мостов мы впереди планеты всей, Л.Л. сообщает:
За последние 100 лет дважды – в блокаду и в Гражданскую войну – над Петербургом как бы взрывалась нейтронная бомба: население вымирало, здания оставались практически нетронутыми. К 1917 году в Петрограде жило 2,5 миллиона человек, после страшного голода 1918–1920 годов в опустевшем городе осталось 600 тысяч. (...)город напоминал призрак, и был, как вспоминают современники, необычайно красив и величественен: без людей он выглядит намного лучше. Но начался НЭП и население снова стало расти с необычайной скоростью. А оставшиеся в городе «славы и беды» Анна Ахматова, Михаил Кузьмин, Иван Павлов и проявившие себя в 1920-е Павел Филонов, Казимир Малевич, Михаил Зощенко, Дмитрий Шостакович, Даниил Хармс сумели сохранить авангардный культурный мегаполис мирового значения.
Перед началом блокады Ленинград насчитывал 3,4 миллиона жителей, в 1943 году – 600 тысяч. (...) Ни один город Европы не испытывал в годы Второй мировой таких трагических опустошений.
Только к концу 1960-х численность населения в городе достигла довоенного уровня. Но главное, оставались Ахматова, Зощенко, Акимов, появились Довлатов, Барышников, Нуриев, Бродский. Иосиф Бродский писал: «В этом городе примерно каждые двадцать-тридцать лет происходит какой-то творческий всплеск. Он должен повториться – хотя бы потому, что петербургский пейзаж не изменился. Поскольку Петербург – это город у моря. И, как следствие этого, в сознании человека, там живущего, начинает возникать – быть может, фантасмагорическое, но чрезвычайно сильное – представление о свободе».
Как саламандра, сбрасывая хвост, снова обретает его, Петербург каждый раз после опустошения восстанавливал численность населения, дух и характер.
Нет места в мире, где было бы столько сохранившейся архитектуры неоклассики, эклектики, модерна, ретроспективизма. Молодой Петербург – в этом смысле самый большой старый город Европы. В войну его бомбили, но гораздо меньше, чем Лондон, Сталинград, Берлин или Роттердам. (...) В последние десятилетие Ленинград воспринимается городом Бродского, Довлатова, «Сайгона», Гребенщикова, Науменко, Цоя, «Митьков», хипповской «системы», Масяни, группы «Ленинград» – столицей неофициальной России.
Льву Лурье важно рассказать о корюшке и принципах ее лова, о рюмочных. Он в деталях рассказывает о происшедшем на Знаменской площади в феврале 1917 (как все это было...). Он перечисляет удары по интеллигенции 20-х годов: казнь 800 заложников (1918), Таганцевское дело (1921), расстрел руководства православной общины и пароход «Пруссия» (1922), «Дело Лицеистов» (1925), «Академическое дело» (1929).
Лев Лурье рассказывает о необыкновенных людях: Викторе Шкловском, террористе и филологе, Николае Гумилеве, поэте и руководителе восстания против большевиков.
Петроград 1917–1921-х годов – это вымирающий мегаполис. Что-то вроде Ленинграда во время блокады. Военный коммунизм. На мостовой лежат трупы лошадей, их некому убирать. Представьте себе, в 1917-м здесь жило 2,5 миллиона человек, а к 1921-му осталось 500 тысяч. Остальные умерли или разъехались. И больше всего смерть косила литераторов. Потому что закрылись издательства, газеты, журналы, и писатели не получили даже пайка, до тех пор пока не был открыт Дом литераторов. Здесь давали воблу, пшено, жидкий суп. Можно было согреться в вымерзающем городе. Здесь писатели выбирали себе правление, это по существу первый союз писателей, еще никак не связанный с властью. Выбирали тех, кому доверяли, кого уважали. Среди членов правления – Николай Гумилев.
Жизнь была суровой, скудной, но именно в это время люди из самых разных уголков России сообщали об открытии клубов, о создании самодеятельных театров.
Максим Горький основал «Всемирную литературу», издательство с колоссальным планом – перевести на русский язык все важнейшие произведения мировой литературы. Главная цель – дать работу и паек умирающим от голода и тоски интеллигентам.
Гумилев – второй после Горького человек в издательстве. Он отвечал за переводы всех западных книг. Результат: 80 профессиональных литераторов спасены от голодной смерти; начался подъем знаменитой русской переводческой школы, которую Николай Гумилев, в сущности, и создал в голодном Петрограде.
К концу 1920-го ситуация поменялась. Миллионы людей, кто прежде сочувствовал большевикам – матросы, крестьяне, рабочие – восстали. Победа над помещиками и капиталистами одержана, но не было ни хлеба, ни работы на заводах, ни политических прав. Впервые появилась возможность бороться не против большевиков и народа, а вместе с народом против большевиков.
Этот выбор сделал и Николай Степанович Гумилев
«Прежний ад нам показался раем,
Дьяволу мы в слуги нанялись,
Оттого что мы не отличаем
Зла от блага и от бездны высь».
(В ночь на 25 августа 1921 года по приговору петроградской ЧК он был расстрелян.
Почти через 70 лет, в мае 1992 года, Н. С. Гумилев, как и все репрессированные по делу Петроградской боевой организации, был реабилитирован решением генпрокуратуры Российской Федерации «за отсутствием состава преступления». Но прокуроры ошиблись – Николай Степанович Гумилев невинно пострадавшим не был.
Автор подробно рассказывает о контрареволюционной деятельности Н.Гумилёва и о кронштадтском бунте, его ходе и причинах поражения.
По легенде, в которую хочется верить, перед казнью, когда жертв уже выстраивали вокруг рва, чекист закричал:
«Поэт Гумилев, выйти из строя!» Николай Степанович вышел, а потом показал на людей, которые за ним стояли: «А они?» Агранов закричал: «Не валяйте дурака!» Николай Степанович докурил папиросу и снова встал в строй: «Здесь нет поэта Гумилева, здесь есть офицер Гумилев».
Большую часть книги занимают рассказы об уголовниках Питера: Лёньке Пантелееве (20-е годы), чубаровцах, Евгении Волкове (послевоенный Ленинград), смогшем бежать из тюрьмы "Кресты", о падении и взлете футбольной команды "Зенит"...
Но меня (почему-то) больше привлекли развернутые главы об архитекторах: Ное Троцком, Евгении Левинсоне, режиссере Борисе Зоне. Борис Зон – первый постановщик пьес Евгения Шварца, педагог, принесший в ленинградскую театральную школу систему Станиславского. Зон вывел на сцену Николая Черкасова. Под руководством Зона начинали работу в театре актеры Павел Кадочников, Николай Трофимов, Зинаида Шарко, Алиса Фрейндлих, режиссеры Зиновий Корогодский и Лев Додин.
Глава о Вере Пановой познавательна, но лучше бы об Ольге Берггольц...
Поражает рассказ о ректоре ЛГУ с 1952 по 1964 годы Александре Даниловиче Александрове, как он старался, чтобы в университете было больше сильных ученых. Он вытаскивал людей из провинции в Ленинград и давал им возможность быть профессорами университета. Брал на работу политически неблагонадежных. Не боялся конфликтов с партийным начальством. На биофаке поддерживал генетиков, которых травили по всей стране.
Даниил Александров, сын А. Д. Александрова: «Что бы ни происходило в университете – выступление студента, дискуссия на филфаке – его вызывали в обком и с порога кричали на него матом. 12 лет он уже был ректором и больше не выдержал. Он уже, по-видимому, думал об отставке, но тут ему предложили работу в Сибирском отделении Академии наук, в Академгородке, куда он и переехал».
Линия Маннергейма, блокада, разгром филфака, восстановление Павловска и Петергофа, художники Глазунов и Арефьев, Исайя Берлин и Анна Ахматова, танкостроение, судьба Эрмитажа, охрана наследия и научная работа в Петропавловской крепости, энтузиасты и борьба с ними, и их победы.
Весьма замечательна глава об историке Виталии Ивановиче Старцеве. Поскольку эта фигура не столь широко известна, как Илья Глазунов, Владимир Пропп или Виктор Жирмунский, позволю себе пространную цитату.
"Старцев родился в Ленинграде в 1931 году. В юности мечтал стать дипломатом. Но в Ленинграде не было Института международных отношений, и Старцев решил поступать на юридический факультет, специализироваться в области международного права. Он занимался международно-правовыми аспектами китобойного промысла. Студент он был отличный, его ожидала аспирантура. Но, в конце концов, часть его диплома присвоил научный руководитель. Старцев, вместо того чтобы смолчать, устроил страшный скандал. Поэтому путь в аспирантуру ему был закрыт.
Старцеву даже не удалось устроиться по специальности. В течение года он читал лекции на курсах политруков. Наконец, помог случай – его взяли младшим научным сотрудником в ленинградский архив Октябрьской революции.
...Почему немногочисленная партия большевиков смогла захватить власть? Какими силами они располагали в Петрограде? Кем были люди, на которых опирался Ленин? Старцев не сомневался в идеях революции, к тому же отмечался очередной Октябрьский юбилей, а в стране наступила оттепель, и о революции можно было говорить свободнее, чем при Сталине. Для диссертации Старцев выбрал тему о формировании Красной гвардии. Революцию делали не сверху, а снизу и не только большевики, но и анархисты, меньшевики, эсеры, беспартийные. Одно из главных исторических достижений Виталия Старцева – восстановление событий 25 октября 1917 года. Именно благодаря ему мы теперь знаем, как происходил Октябрьский переворот, позже превращенный официальными историками в «штурм Зимнего дворца».
В ночь с 25 на 26 октября Зимний дворец представлял собой довольно хаотическое зрелище. В Гобеленовой галерее матросики бросали бомбочки для того, чтобы посмотреть, что же получится. Зимний был полон раненными, юнкерами, иностранными корреспондентами, ворами, просто шатающейся публикой. И вот через эту толкучку со стороны подъезда Цесаревича пробирались большевики во главе с Антоновым-Овсеенко. Собственно, это был не штурм. Это был проход через толпу. 40 минут ходьбы от подъезда Наследника Цесаревича до столовой Александра III. 40 минут, которые определили 70 лет дальнейшей истории.
[На защите] один из оппонентов сказал, что она заслуживает присвоения не кандидатской, а докторской степени, а другой назвал ее грубой политической ошибкой.
...в конце концов, у него начались неприятности: не утвердили тему плановой монографии, лишили возможности заниматься любимым делом. Человек с чувством собственного достоинства, он сам решил уйти из места, с которым были связаны лучшие годы его жизни.
Оказавшись вне академической науки, Старцев неожиданно обрел большую свободу и решил заняться явлением, о котором все знали, но никто открыто не говорил, – русским политическим масонством начала ХХ века.
«Масоны его интересовали с точки зрения политической ситуации в России. Это была возможность неформального объединения политиков разных направлений прогрессистского лагеря накануне революции. Старцев смотрел на эту проблему очень трезво, без уклонов в мистику, в тайные заговоры».
В советской исторической литературе о масонах почти не писали. Хотя каждый советский школьник знал, что были такие масоны, потому что Пьер Безухов из «Войны и мира» вступал в масонское общество. Кое-кто пообразованней слышал, что и Пушкин был масон, и Радищев был масон, и многие декабристы вступали в масонские общества. А вот что было с этими масонами после 1820-х годов – секрет и тайна. Об этом не писали.
В правой эмигрантской среде и среди части диссидентов фигурировал старый миф: большевики тоже были масонами, белогвардейские авторы и большевистскую революцию называли результатом всемирного масонского заговора. Для историков партии никаких масонов вообще не существовало, были пролетариат и буржуазия. Между тем, как известно историкам, 10 из 11 членов временного правительства действительно состояли в ложах. И Старцев решил взглянуть на масонскую тему беспристрастно. Уже в 1990-е он работал с масонскими архивами американского Гуверовского института, получил допуск к собраниям Объединенной ложи Британии...
...Предельно корректный в общении, Старцев славился своей жесткой принципиальностью. Весь его день обычно был расписан вплоть до минут, и поэтому он успевал так много. Виталий Иванович организовал историческое издательство и сам после лекций склеивал на кафедре книжные корешки. Он создал ассоциацию исторической психологии и читал спецкурсы о Ленине, Троцком, Керенском. Он выдвигался в депутаты, хотя и проигрывал. Он придумал телепрограмму «Парадоксы истории» и исторический радиоклуб – оба проекта стали очень популярны.
Последняя глава, "Новые питерские"
• Поколение Путина выходит на пенсию
• Матвиенко: итоги
• Что делает Георгий Полтавченко на месте Валентины Матвиенко
• Новые люди
написана слабо, хотя отдельные важные детали есть и в ней.
Но теперь-то уж я прочту и другие книги Льва Яковлевича Лурье. Заинтересовал!
Книга онлайн: http://flibusta.site/b/375938/read
