Книга (автобиография) чернокожего американца "Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе", попавшего в 1930 году как технический специалист в СССР и, в отличие от остальных сгинувших в 30-е годы иностранцев, выжившего и сбежавшего в 1974 году обратно в свободный мир, написана в 1987-1988 годах (русский перевод 2012).
Я прочитала ее в один присест по подсказке![]()
snow_alis, которую нашла в Дайджесте Наталии.
Книга написана упрощенным языком: предложения как бы нарочито краткие, но ясные, эмоционально и информативно насыщенные. Сюжет, сами понимаете, сплошь детективный: выжить иностранцу в эпоху сталинских чисток - для этого нужно было что-то особенное.
Сразу скажу, что ему помогли несколько факторов: жестокая школа выживания негра в Америке, когда всеми порами чувствуешь опасность, непоколебимая вера в Бога и... само Провидение, наверное. Ноосфера, так сказать. Или судьба... И отзывчивые русские люди.
Книга, во всяком случае, для меня, - делится на три части. Первая часть - рассказ о детстве, юности, начале карьеры фрезеровщика на заводе Форда в Америке и переезд в СССР. Первые главы об СССР занятны для нас: как в фильме Смирнова "Француз"советская действительность подается глазами иностранца, так и тут свежий взгляд афроамериканца, только это не близкий нам конец 50-х, а начало 30-х.
Эта часть невероятно эмоциональна и захватывающа, в ней много неожиданных деталей.
Вторая часть - выживание в условиях тотального контроля, голода, холода, чрезмерной работы, войны. Для нас все это известные вещи.
Третья часть, начиная с 1945 года - постоянные попытки уехать за границу. Вначале к умирающей матери, затем просто домой. Она также читается с сильно бьющимся сердцем, вплоть до момента, когда его, уже прошедшего все контрольно-пропускные пункты, вытаскивают из аэропортовского автобуса...
![]()
![]()
Многое, рассказанное Робертом Робинсоном, поучительно и актуально.
Вот интересное наблюдение над процессом порчи генофонда, когда с особенным усердием истреблялись образованные люди, в данном случае - технически образованные.
...со временем замысел властей прояснился.
К весне 1936 года почти все молодые люди, получившие среднее или высшее техническое образование с 1927 по 1932 год, были арестованы. Таким образом, режим сначала создал целый класс специалистов, а потом, усмотрев в нем угрозу своей власти, уничтожил его. Прежде чем ликвидировать квалифицированную техническую элиту, партия и правительство подготовили ей смену. Иначе развитие промышленности могло зайти в тупик.
Новые специалисты получали образование в технических вузах, которые назывались Промышленными академиями или для краткости — Промакадемиями. Только после того, как тысячи тщательно отобранных студентов — коммунистов и комсомольцев в возрасте от двадцати до тридцати пяти лет — прошли обучение в Промакадемии, чистка стала возможной. Промакадемия готовила инженеров по ускоренной программе — за два года. Молодым людям, получившим направление на учебу, выбирать не приходилось: в случае отказа их ждало строгое наказание. [...]
Зачисленных в академию студентов разбивали по группам, в которых они оставались до окончания двухлетнего курса. Изучали ли они химию или физику, электричество или гидравлику, им не нужно было проводить исследования, ставить опыты, экспериментировать, работать в лабораториях. Ради экономии времени из группы выбирали одного, самого способного, студента, который сдавал за всех экзамены. На основании его ответов все остальные студенты группы получали дипломы инженеров-механиков, химиков или электриков.
Закончивших академию за два года «вундеркиндов» (так их называли на нашем заводе рабочие со стажем) назначали на руководящие должности, как только исчезали занимавшие их прежде специалисты. Эта явно спланированная и продуманная политика проводилась открыто и жестоко на протяжении нескольких лет. С точки зрения социального планирования она, на первый взгляд, себя оправдывала. Непосредственная задача создания класса «преданных партии, подлинно советских специалистов» (говоря языком лозунгов того времени) была решена. Однако молодым руководителям не хватало ни опыта работы у станка, ни теоретических знаний, которые нельзя получить за два года учебы. Присутствие на заводе этих «вундеркиндов» плохо влияло на рабочих, втайне их презиравших.
Как только новые, с точки зрения партии — подлинно социалистические кадры пришли в промышленность, а тысячи других — заполнили аудитории Промакадемий, началась широкомасштабная чистка опытных специалистов. В первую очередь под ударом оказались те, кто по направлению правительства учился за границей и потом пришел на смену старым инженерам с дореволюционным образованием и иностранным специалистам. Теперь их считали запятнанными, зараженными буржуазным влиянием, безнадежно дискредитировавшими себя контактами с иностранцами. Фундамент, на котором строился технический прогресс в стране, начал быстро разрушаться.
А вот рассказ о периоде начала Второй мировой войны.
В России не сообщали, на каких именно условиях заключен пакт с Германией. Однако скоро действия Красной армии кое-что прояснили. В 1939–1940 годах советские войска захватили Эстонию, Латвию, Литву, часть Польши, а также Бессарабию и Черновцы в Румынии. Германия не возражала. Один из двух могучих гигантов пожирал беззащитные страны, зная, что другой делает то же самое.
Русских переполняло чувство гордости. Помню, я пошел на вечерний сеанс в кино. Показывали кинохронику. Когда на экране красноармейцы-пехотинцы и бронемашины проходили по Бессарабии, зал встал: все принялись аплодировать, громко выражать свое одобрение, кричать «ура» и угрожающе потрясать в воздухе кулаками. Они откровенно гордились тем, как их родина опустошает беззащитную страну. Меня это поразило.
Они были уверены, что их родинаосвобождает угнетенный народ. Но мне это напомнило 2014 год.
Впечатления о людях на улицах Ленинграда в первые дни в СССР:
Возвращаясь в гостиницу, разглядывал прохожих. Большинство женщин темноволосые, с одной или двумя косами. У некоторых лица напудрены, но губы почти никто не красит. Ни у одной я не заметил ни украшений (серег, браслетов, бус, колец), ни даже часов. Одежда показалась мне ужасно нескладной, немногим лучше мешков из-под картофеля. Большинство женщин походили на колоды: коренастые, дородные, бесцветные, одетые в нечто синее, коричневое или серое; редко мелькнет белая блузка. Мужчины еще более далеки от элегантности. Короткие пиджаки их едва прикрывали талию. Они напоминали пингвинов с оттопыренными задами. Брюки сзади протерлись и блестели от постоянной носки, некоторые были даже с заплатами. На ногах — тяжелые тупоносые ботинки, скрипевшие при ходьбе.
Бродил по улицам, заглядывал в магазины. Там было чисто и пусто. Пустые полки: ни сахара, ни яиц, ни ветчины, ни сыра... Единственное, в чем не было недостатка, так это в спичках и в горчице. Кое-где продавался черный хлеб. В магазине одежды товар был хуже, чем в убогой лавчонке где-нибудь в нью-йоркских трущобах: ткань выцветшая и настолько дрянная, что из нее вылезали нитки, фасоны крайне примитивные. У меня создалось впечатление, что Россия — бедная, терпящая трудности страна.
Городом высокой моды Москву нельзя было назвать. Прохожие на улице одеты даже хуже, чем в Ленинграде. Многие женщины шли довольно странной походкой из-за того, что туфли были им явно не по ноге. Позже я узнал, что в России невозможно купить обувь или одежду, как на Западе. Власти выдают талоны на эти товары, но в магазинах их почти никогда не бывает. Купить костюм подходящего размера было практически невозможно. Вот почему так много высоких мужчин напоминали юношей, которые за год вытянулись на шесть дюймов. Я даже подумал, что брюки выше щиколотки и пиджаки, не доходившие до талии, — это последняя московская мода. Разумеется, дело было не в моде. Как я потом узнал, хорошо сшитая одежда и опрятная внешность считались признаками капиталистического разложения. Некоторые особенно рьяные патриоты заботились о том, чтобы выглядеть как можно менее привлекательно и аккуратно. Мятые костюмы и платья, одежда несочетающихся цветов свидетельствовали о глубокой преданности марксизму-ленинизму.
За 44 года в СССР Роберт Робинсон понял и почувствовал (прочувствовал) очень много. Хотя некоторые вещи так и остались до конца за пределами его понимания.
Например, он энергично и долго утверждает, что, несмотря на официальное отсутствие расизма, расизм в СССР существовал (да, существовал, но не в той форме, как противостояние белых и негров в Америке 20-х годов). Я долго ждала, когда он расскажет о случаях расизма по отношению к нему со стороны советских людей или системы. Только в конце книги я догадалась, что тот факт, что его не продвигали по службе, не платили соответствующее его изобретениям денежное вознаграждение, не патентовали его изобретений, присваивали их, наживались на них, не предоставляли ему нормального жилья, - он толковал как расизм.
Он пишет, что русские к другим народам, особенно азиатским, относились как к людям второго или третьего сорта, - это правда и это, конечно, расизм, но он не описал ни одного случая, когда за то, что приезжий из Средней Азии прислонился в автобусе к русскому, его бы высадили из автобуса. А в Америке 20-х годов с ним такое почти случилось (спасло его то, что он стал кричать на испанском, что он кубинец). Начальство на заводе в Москве к нему относилось грубо, но таких криков, как на заводе Форда, ему слышать в России не приходилось. В Америке и в Лондоне его не пускали в столовую из-за цвета кожи. В России его пускали везде, но еды не было... И, главное, не было свободы мысли и слова. Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет! (с) Вероятно, он не слышал о выселении целых народов в Сибирь и Среднюю Азию.
А вот как он пишет об антисемитизме.
Хотя антисемитизм был широко распространен в Советском Союзе, по сравнению с темнокожими арабами евреи в глазах русских были верхом совершенства. <...> Вечером того дня, когда было объявлено о победе Израиля [в Шестидневной войне - И.З.], мои соседи по комнате бросили вызов официальной проарабской, антиизраильской пропаганде и беззастенчиво распили бутылку за победу евреев.
Робинсон справедливо пишет, что там, где расизм признается проблемой, против него можно бороться и победить (мы знаем, что это произошло еще при его жизни, а в 21 веке - и еще более того), но в обществе, где проблема расизма отрицается, там поделать с ним уже ничего невозможно.
Страдал Р.Робинсон и от коллективизма. Как я устал от того, что в этой стране ничего нельзя сделать в одиночку. С тех пор как я переехал сюда, я практически всюду бывал только в группе — в группе ходил в кино, в группе собирал ягоды, в группе посещал музеи.
Главное в такого рода книгах - искренность, правдивость, то, что человек на самом деле прожил. И все было для меня логично и убедительно, пока я не дошла до того места в книге, когда Робинсон говорит, что наконец-то (в конце 30-х годов) в одной семье, куда его стали приглашать, он почувствовал себя как в своей тарелке: в той семье звучала классическая музыка, к которой он-де привык с детства.
Тут я встрепенулась. До того он описывал, как бедно жила его семья (мать даже однажды взяла его и пошла с ним вместе топиться в море), что на Кубе он учился 4 года на станочника-универсала. Нигде он не упоминает, что ходил на концерты, в театры, музеи, читал книги (кроме Библии, с 4 лет). В Москве он тяжело работал, по 12 часов в день. Странно, что он не пишет о посещениях концертов, театров, библиотеку однажды он упоминает (брал там биографии композиторов). В классической музыке в Москве, кажется, недостатка не было.
Тогда я вспомнила, что по приезде в Ленинград его группу повели в Эрмитаж и Нас привели в Эрмитаж — гигантский музей, о котором я раньше не слышал. Два с половиной часа мы рассматривали картины, созданные Рембрандтом, Рубенсом, Ван Гогом, Ренуаром, Рафаэлем, да Винчи, Микеланджело, Сезанном и Джорджоне. Потрясающая коллекция! Мы словно попали в волшебный мир, куда не долетал уличный шум, где можно было наслаждаться блестящими творениями величайших гениев. Далеко не всё нам удалось посмотреть, и, если бы мне позволили, я бы с удовольствием провел здесь целую неделю.
Значит, о других крупных музеях он слышал. Хорошее образование было на Кубе, однако. Жаль, что музеи, концертные залы, театры, библиотеки (он библиотеку однажды вскользь упоминает) не помогали ему выжить в душной атмосфере всеобщей слежки и страха, что сегодня за мной придут.
Начиная с 1936 года не проходило и дня, чтобы я не представлял себе, как сотрудники НКВД вытаскивают меня из постели и высылают куда-нибудь в Сибирь или ведут на расстрел. Почти каждую ночь до меня доносились урчание машин НКВД, рыскающих по улицам, или зловещий стук в дверь соседней квартиры.
«Когда очередь дойдет до меня? Через минуту? — спрашивал я себя, ворочаясь без сна до рассвета, — через час? А может только завтра?» Страх в период массовых арестов был так силен, что я никогда не раздевался до четырех утра. Позднее я узнал, что многие рабочие поступали так же.
...В 1938 году, прощаясь друг с другом после рабочего дня, люди обменивались крепким рукопожатием и многозначительными взглядами, словно говоря: «Возможно, мы больше не увидимся, тогда прощайте».
Кого заберут следующим, не знал никто. Почти всех опытных, истинно талантливых специалистов ликвидировали.
Автобиография Робинсона - книга, безусловно, стоящая, хотя можно и поспорить с некоторыми его выводами.
Я прочитала ее в один присест по подсказке
snow_alis, которую нашла в Дайджесте Наталии.Книга написана упрощенным языком: предложения как бы нарочито краткие, но ясные, эмоционально и информативно насыщенные. Сюжет, сами понимаете, сплошь детективный: выжить иностранцу в эпоху сталинских чисток - для этого нужно было что-то особенное.
Сразу скажу, что ему помогли несколько факторов: жестокая школа выживания негра в Америке, когда всеми порами чувствуешь опасность, непоколебимая вера в Бога и... само Провидение, наверное. Ноосфера, так сказать. Или судьба... И отзывчивые русские люди.
Книга, во всяком случае, для меня, - делится на три части. Первая часть - рассказ о детстве, юности, начале карьеры фрезеровщика на заводе Форда в Америке и переезд в СССР. Первые главы об СССР занятны для нас: как в фильме Смирнова "Француз"советская действительность подается глазами иностранца, так и тут свежий взгляд афроамериканца, только это не близкий нам конец 50-х, а начало 30-х.
Эта часть невероятно эмоциональна и захватывающа, в ней много неожиданных деталей.
Вторая часть - выживание в условиях тотального контроля, голода, холода, чрезмерной работы, войны. Для нас все это известные вещи.
Третья часть, начиная с 1945 года - постоянные попытки уехать за границу. Вначале к умирающей матери, затем просто домой. Она также читается с сильно бьющимся сердцем, вплоть до момента, когда его, уже прошедшего все контрольно-пропускные пункты, вытаскивают из аэропортовского автобуса...
Многое, рассказанное Робертом Робинсоном, поучительно и актуально.
Вот интересное наблюдение над процессом порчи генофонда, когда с особенным усердием истреблялись образованные люди, в данном случае - технически образованные.
...со временем замысел властей прояснился.
К весне 1936 года почти все молодые люди, получившие среднее или высшее техническое образование с 1927 по 1932 год, были арестованы. Таким образом, режим сначала создал целый класс специалистов, а потом, усмотрев в нем угрозу своей власти, уничтожил его. Прежде чем ликвидировать квалифицированную техническую элиту, партия и правительство подготовили ей смену. Иначе развитие промышленности могло зайти в тупик.
Новые специалисты получали образование в технических вузах, которые назывались Промышленными академиями или для краткости — Промакадемиями. Только после того, как тысячи тщательно отобранных студентов — коммунистов и комсомольцев в возрасте от двадцати до тридцати пяти лет — прошли обучение в Промакадемии, чистка стала возможной. Промакадемия готовила инженеров по ускоренной программе — за два года. Молодым людям, получившим направление на учебу, выбирать не приходилось: в случае отказа их ждало строгое наказание. [...]
Зачисленных в академию студентов разбивали по группам, в которых они оставались до окончания двухлетнего курса. Изучали ли они химию или физику, электричество или гидравлику, им не нужно было проводить исследования, ставить опыты, экспериментировать, работать в лабораториях. Ради экономии времени из группы выбирали одного, самого способного, студента, который сдавал за всех экзамены. На основании его ответов все остальные студенты группы получали дипломы инженеров-механиков, химиков или электриков.
Закончивших академию за два года «вундеркиндов» (так их называли на нашем заводе рабочие со стажем) назначали на руководящие должности, как только исчезали занимавшие их прежде специалисты. Эта явно спланированная и продуманная политика проводилась открыто и жестоко на протяжении нескольких лет. С точки зрения социального планирования она, на первый взгляд, себя оправдывала. Непосредственная задача создания класса «преданных партии, подлинно советских специалистов» (говоря языком лозунгов того времени) была решена. Однако молодым руководителям не хватало ни опыта работы у станка, ни теоретических знаний, которые нельзя получить за два года учебы. Присутствие на заводе этих «вундеркиндов» плохо влияло на рабочих, втайне их презиравших.
Как только новые, с точки зрения партии — подлинно социалистические кадры пришли в промышленность, а тысячи других — заполнили аудитории Промакадемий, началась широкомасштабная чистка опытных специалистов. В первую очередь под ударом оказались те, кто по направлению правительства учился за границей и потом пришел на смену старым инженерам с дореволюционным образованием и иностранным специалистам. Теперь их считали запятнанными, зараженными буржуазным влиянием, безнадежно дискредитировавшими себя контактами с иностранцами. Фундамент, на котором строился технический прогресс в стране, начал быстро разрушаться.
А вот рассказ о периоде начала Второй мировой войны.
В России не сообщали, на каких именно условиях заключен пакт с Германией. Однако скоро действия Красной армии кое-что прояснили. В 1939–1940 годах советские войска захватили Эстонию, Латвию, Литву, часть Польши, а также Бессарабию и Черновцы в Румынии. Германия не возражала. Один из двух могучих гигантов пожирал беззащитные страны, зная, что другой делает то же самое.
Русских переполняло чувство гордости. Помню, я пошел на вечерний сеанс в кино. Показывали кинохронику. Когда на экране красноармейцы-пехотинцы и бронемашины проходили по Бессарабии, зал встал: все принялись аплодировать, громко выражать свое одобрение, кричать «ура» и угрожающе потрясать в воздухе кулаками. Они откровенно гордились тем, как их родина опустошает беззащитную страну. Меня это поразило.
Они были уверены, что их родинаосвобождает угнетенный народ. Но мне это напомнило 2014 год.
Впечатления о людях на улицах Ленинграда в первые дни в СССР:
Возвращаясь в гостиницу, разглядывал прохожих. Большинство женщин темноволосые, с одной или двумя косами. У некоторых лица напудрены, но губы почти никто не красит. Ни у одной я не заметил ни украшений (серег, браслетов, бус, колец), ни даже часов. Одежда показалась мне ужасно нескладной, немногим лучше мешков из-под картофеля. Большинство женщин походили на колоды: коренастые, дородные, бесцветные, одетые в нечто синее, коричневое или серое; редко мелькнет белая блузка. Мужчины еще более далеки от элегантности. Короткие пиджаки их едва прикрывали талию. Они напоминали пингвинов с оттопыренными задами. Брюки сзади протерлись и блестели от постоянной носки, некоторые были даже с заплатами. На ногах — тяжелые тупоносые ботинки, скрипевшие при ходьбе.
Бродил по улицам, заглядывал в магазины. Там было чисто и пусто. Пустые полки: ни сахара, ни яиц, ни ветчины, ни сыра... Единственное, в чем не было недостатка, так это в спичках и в горчице. Кое-где продавался черный хлеб. В магазине одежды товар был хуже, чем в убогой лавчонке где-нибудь в нью-йоркских трущобах: ткань выцветшая и настолько дрянная, что из нее вылезали нитки, фасоны крайне примитивные. У меня создалось впечатление, что Россия — бедная, терпящая трудности страна.
Городом высокой моды Москву нельзя было назвать. Прохожие на улице одеты даже хуже, чем в Ленинграде. Многие женщины шли довольно странной походкой из-за того, что туфли были им явно не по ноге. Позже я узнал, что в России невозможно купить обувь или одежду, как на Западе. Власти выдают талоны на эти товары, но в магазинах их почти никогда не бывает. Купить костюм подходящего размера было практически невозможно. Вот почему так много высоких мужчин напоминали юношей, которые за год вытянулись на шесть дюймов. Я даже подумал, что брюки выше щиколотки и пиджаки, не доходившие до талии, — это последняя московская мода. Разумеется, дело было не в моде. Как я потом узнал, хорошо сшитая одежда и опрятная внешность считались признаками капиталистического разложения. Некоторые особенно рьяные патриоты заботились о том, чтобы выглядеть как можно менее привлекательно и аккуратно. Мятые костюмы и платья, одежда несочетающихся цветов свидетельствовали о глубокой преданности марксизму-ленинизму.
За 44 года в СССР Роберт Робинсон понял и почувствовал (прочувствовал) очень много. Хотя некоторые вещи так и остались до конца за пределами его понимания.
Например, он энергично и долго утверждает, что, несмотря на официальное отсутствие расизма, расизм в СССР существовал (да, существовал, но не в той форме, как противостояние белых и негров в Америке 20-х годов). Я долго ждала, когда он расскажет о случаях расизма по отношению к нему со стороны советских людей или системы. Только в конце книги я догадалась, что тот факт, что его не продвигали по службе, не платили соответствующее его изобретениям денежное вознаграждение, не патентовали его изобретений, присваивали их, наживались на них, не предоставляли ему нормального жилья, - он толковал как расизм.
Он пишет, что русские к другим народам, особенно азиатским, относились как к людям второго или третьего сорта, - это правда и это, конечно, расизм, но он не описал ни одного случая, когда за то, что приезжий из Средней Азии прислонился в автобусе к русскому, его бы высадили из автобуса. А в Америке 20-х годов с ним такое почти случилось (спасло его то, что он стал кричать на испанском, что он кубинец). Начальство на заводе в Москве к нему относилось грубо, но таких криков, как на заводе Форда, ему слышать в России не приходилось. В Америке и в Лондоне его не пускали в столовую из-за цвета кожи. В России его пускали везде, но еды не было... И, главное, не было свободы мысли и слова. Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет! (с) Вероятно, он не слышал о выселении целых народов в Сибирь и Среднюю Азию.
А вот как он пишет об антисемитизме.
Хотя антисемитизм был широко распространен в Советском Союзе, по сравнению с темнокожими арабами евреи в глазах русских были верхом совершенства. <...> Вечером того дня, когда было объявлено о победе Израиля [в Шестидневной войне - И.З.], мои соседи по комнате бросили вызов официальной проарабской, антиизраильской пропаганде и беззастенчиво распили бутылку за победу евреев.
Робинсон справедливо пишет, что там, где расизм признается проблемой, против него можно бороться и победить (мы знаем, что это произошло еще при его жизни, а в 21 веке - и еще более того), но в обществе, где проблема расизма отрицается, там поделать с ним уже ничего невозможно.
Страдал Р.Робинсон и от коллективизма. Как я устал от того, что в этой стране ничего нельзя сделать в одиночку. С тех пор как я переехал сюда, я практически всюду бывал только в группе — в группе ходил в кино, в группе собирал ягоды, в группе посещал музеи.
Главное в такого рода книгах - искренность, правдивость, то, что человек на самом деле прожил. И все было для меня логично и убедительно, пока я не дошла до того места в книге, когда Робинсон говорит, что наконец-то (в конце 30-х годов) в одной семье, куда его стали приглашать, он почувствовал себя как в своей тарелке: в той семье звучала классическая музыка, к которой он-де привык с детства.
Тут я встрепенулась. До того он описывал, как бедно жила его семья (мать даже однажды взяла его и пошла с ним вместе топиться в море), что на Кубе он учился 4 года на станочника-универсала. Нигде он не упоминает, что ходил на концерты, в театры, музеи, читал книги (кроме Библии, с 4 лет). В Москве он тяжело работал, по 12 часов в день. Странно, что он не пишет о посещениях концертов, театров, библиотеку однажды он упоминает (брал там биографии композиторов). В классической музыке в Москве, кажется, недостатка не было.
Тогда я вспомнила, что по приезде в Ленинград его группу повели в Эрмитаж и Нас привели в Эрмитаж — гигантский музей, о котором я раньше не слышал. Два с половиной часа мы рассматривали картины, созданные Рембрандтом, Рубенсом, Ван Гогом, Ренуаром, Рафаэлем, да Винчи, Микеланджело, Сезанном и Джорджоне. Потрясающая коллекция! Мы словно попали в волшебный мир, куда не долетал уличный шум, где можно было наслаждаться блестящими творениями величайших гениев. Далеко не всё нам удалось посмотреть, и, если бы мне позволили, я бы с удовольствием провел здесь целую неделю.
Значит, о других крупных музеях он слышал. Хорошее образование было на Кубе, однако. Жаль, что музеи, концертные залы, театры, библиотеки (он библиотеку однажды вскользь упоминает) не помогали ему выжить в душной атмосфере всеобщей слежки и страха, что сегодня за мной придут.
Начиная с 1936 года не проходило и дня, чтобы я не представлял себе, как сотрудники НКВД вытаскивают меня из постели и высылают куда-нибудь в Сибирь или ведут на расстрел. Почти каждую ночь до меня доносились урчание машин НКВД, рыскающих по улицам, или зловещий стук в дверь соседней квартиры.
«Когда очередь дойдет до меня? Через минуту? — спрашивал я себя, ворочаясь без сна до рассвета, — через час? А может только завтра?» Страх в период массовых арестов был так силен, что я никогда не раздевался до четырех утра. Позднее я узнал, что многие рабочие поступали так же.
...В 1938 году, прощаясь друг с другом после рабочего дня, люди обменивались крепким рукопожатием и многозначительными взглядами, словно говоря: «Возможно, мы больше не увидимся, тогда прощайте».
Кого заберут следующим, не знал никто. Почти всех опытных, истинно талантливых специалистов ликвидировали.
Автобиография Робинсона - книга, безусловно, стоящая, хотя можно и поспорить с некоторыми его выводами.