НАЧАЛО
ПРОДОЛЖЕНИЕ
По мотивам лекции Е.Галинской в музее Ану 13.08.2021
В первой части нашего повествования мы остановились на том, что художник начал писать портреты. Портрет мягкой, доброжелательной, веселого нрава, верной жены и хозяйки Анны Карловны Бенуа ("Ужин") вызвал большой шквал критики, утверждали, что это вообще не женщина, а зверек, а если женщина, то безусловно легкого поведения.
Другая дама с его портрета и сама была ходячим скандалом. Принцессой Грёз с улыбкой Джоконды называл ее Александр Бенуа, Зеленоглазой наядой – Блок, Белой дьяволицей – Мережковский, а Игорь Северянин – Златоликой скандой. Андрей Белый: Она точно оса в человеческий рост (…), ком вспученных красных волос (коль распустит – до пят) укрывал очень маленькое и кривое какое-то личико(…), нога на ногу; шлейф белого платья в обтяжку закинула; прелесть ее костяного, безбокого остова напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану". Бердяев: "Я считаю З.Н. очень замечательным человеком, но и очень мучительным. Меня всегда поражала ее змеиная холодность. В ней отсутствовала человеческая теплота. Явно была перемешанность женской природы с мужской, и трудно было определить, что сильнее".
![]()
Зинаида Николаевна Гиппиус (1869 – 1945) - поэт русского модернизма, критик-эссеист, прозаик, драматург и даже идеолог. Но эта пара – Мережковский и Гиппиус – больше всего влияла даже не писаниями своими, а духовной атмосферой своего знаменитого в то время салона. «Башня» Вячеслава Иванова появилась потом, а вначале были Мережковские со своим журналом «Новый Путь»: вот где был возведен твердый фундамент русского Серебряного века.
В тот день поэтесса с мужем пришла по делу к Дягилеву (в редакцию журнала "Мир искусства", которая располагалась в его квартире). А в это время Лев Самойлович писал его портрет. Писал необычно долго. Дягилев торопил художника и даже предложил Баксту переехать в его квартиру. Ночевал он на узком диванчике в проходной комнате. Каково же было его изумление, когда однажды проснувшись, он увидел у своей постели стройные, обтянутые шелковыми чулками длинные женские ноги. Лев Самойлович протер глаза. Перед ним, насмешливо улыбаясь, сидела знаменитая поэтесса Зинаида Гиппиус. Смущенный Бакст выскочил в соседнюю комнату натянуть брюки и тут же схватил картон и карандаши. Он хотел запечатлеть бесконечно красивые, бесконечно длинные ноги и изогнутые в насмешливой улыбке губы Зинаиды Николаевны.
Придя домой, Гиппиус записала в своей дневнике:
Менее всего ожидала, что неодетый Бакст вдруг станет говорить мне о своей неистребимой нежности и любви. Как странно. Идя домой, я думала: вот человек, с которым я обречена на вечные промахи. Потому что, если у него и было что-нибудь ко мне, то он только лежал у моих ног. Выше моих ног его нежность не поднималась, голова моя ему не нужна, сердце непонятно, ну, а ноги казались достойными восхищения.
(Но Бакст говорил тогда ей не о любви, а о Любови. О своей жене Любови Павловне Гриценко, урожденной Третьяковой).
Художник запечатлел особую манеру поэтессы щурить глаза, как будто от дыма, ее самоуверенность, тонкость, худобу, удлинил руки и ноги и придал всему облику особую остроту. Гиппиус изображена в костюме маленького лорда Фаунтлероя, модного в те времена.
![]()
Костюм литературного героя маленького лорда Фаунтлероя
И как же он контрастировал не только с традиционными нарядами дам, но и с белыми платьями с ангельскими крылышками самой Зинаиды Николаевны, которые она носила прежде!
В один из моментов Бакст разрезал холст пополам. Сказал: "Коротко. Вы длиннее. Надо прибавить", - и доклеил полосу снизу.
Зинаида Гиппиус в дневнике написала, что осталась тогда у Дягилева после ухода мужа потому, что лень было вставать со стула. "Совершенно случайно"этот стул стоял у постели спящего Бакста. "Совершенно случайно"она осталась сидеть на нем вечно для многих поколений поклонников Бакста и русского модерна.
![]()
Портрет Дягилева работы Бакста считается одним из лучших изображений знаменитого антрепренера. Но дался он художнику непросто. «…Сегодня отвратительно позировал, ломался и так приставал, чтобы я сделал его красивее и тоньше, что я чуть не пустил в него кистями!», – жаловался на свою «модель» Бакст в письме к жене. Капризного Дягилева Бакст писал два года, что для него исключительный случай. Обычно над портретами он работал стремительно.
Дягилев, приехавший из провинции в Петербург учиться юриспруденции, увлекся искусством, стал вхож в кружок мирискусников. Александр Бенуа пишет, как тщательно он воспитывал художественный вкус у этого заносчивого, холеного барина, "неотесанного медведя". И ученик оказался способным. И применение своим капиталам он нашел превосходное. Когда императорский театр отказался от слишком новаторской постановки спектакля (на пикантные, подчеркнуто эротические, не всегда традиционные сюжеты), Дягилев создал свою антрепризу и поехал покорять русскими балетами Париж. В покорении Парижа Леон Бакст сыграл одну из ведущих ролей, наряду с танцовщиками, композиторами, а иногда и впереди них.
Композиция картины обнаруживает некую театральность задумки. Лицо Дягилева на темном фоне, темный костюм - на светлом, посередине тяжелый занавес, фигура няни сбоку. Изобразив Сергея Павловича у самого края холста в «пол-оборота» Бакст позволяет нам насладиться лицезрением элегантной внешности портретируемого. Обращено к зрителю чувственное, на первый взгляд, высокомерное лицо «светского денди», «надменного виконта», «чаровника и шармера». Но сквозь маску монументальности и несокрушимой крепости, можно углядеть живые человеческие черты: в уголках жестко-очерченных губ - не то улыбку, не то игру нервов нежности, а в глазах (...) неожиданную сентиментальность. Его поза уверенна, дерзка, обдумывающая и решительна.
Мы уже упоминали, что Бакс говорил о своей жене, Любови Павловне Третьяковой-Гриценко-Розенберг. Вот ее портрет его кисти.
![]()
В январе 1903 года Лев Бакст познакомился с Любовью Павловной Гриценко. В редакцию журнала «Мир искусств» пришла женщина в элегантном черном платье. Третья дочь Павла Михайловича Третьякова, первого коллекционера России, представительница видной московской купеческой фамилии, вдова художника Николая Гриценко, обласканного императорским двором. Дама с парижским шиком заинтересовала Бакста, который был очень чуток и к женской красоте и к моде. Любовь Павловна зашла в редакцию «Мира искусства» по делам: она приехала в Петербург из Парижа, чтобы организовать посмертную выставку своего супруга, в ее организации принимал участие Дягилев.
Кем был Бакст в 1903 году? Ему 37 лет. Он — известный в узких кругах художник, живет от гонорара к гонорару, только начинает свою театральную деятельность. В 1887 году он оставил Академию художеств. За 16 лет карьеры создано два известных произведения: «Ужин» 1902 года и за десять лет написана «Встреча адмирала Авелана в Париже» по заказу Морского ведомства. Бакст работал художником-графиком в журнале «Мир искусства», с 1898 по 1904 год, пока выходил журнал.
Но Лев напорист, он сильно увлечен, он полюбил. И вдова сдается. Родные ее были против брака с евреем. Бакст принял лютеранство. Брак был счастливым. Но недолго. Супруги ссорились, расходились, переписывались, снова сходились. В 1906 году во время очередного разрыва с Любовью Павловной Лев Самойлович пишет автобиографическую, исповедальную картину "Осень. Ваза".
![]()
Здесь все символично. Ваза как символ высокого классического искусства, ориентир его творчества. Она занимает почти все пространство картины, стоит преувеличенно близко, и мы понимаем: искусство - главное в жизни художника.
Ваза - метафора человеческой души, ваза - сосуд, наполненный переживаниями, страстями. Ваза словно ширма заслоняет от нас пространство дальнего плана - луг, по которому к нам от леса идут несколько тропинок, дорог, освещенные сумрачным заходящим солнцем.
Осень - символ заката человеческой жизни, заката отношений, мы прямо чувствуем тлен умирания темной виноградной лозы и темной, тяжелой виноградной грозди. По одну сторону мужчина с чертами самого Льва Бакста. По другую - дама с чертами лица Любови Павловны. Они уже не смотрят друг на друга. Бакст думал, что это разрыв навсегда.
Но в сентябре 1907 года у них рождается сын Андрей, и к жене и к сыну художник испытывал нежные чувства до конца жизни. Широко известна их переписка, до брака, с обсуждением трудностей его заключения, в браке и после брака.
В 1910 году после развода Лев Бакст пошел на беспрецедентный шаг. Он, сын (предположительно) раввина, вернулся в иудаизм. Это повлекло за собой неожиданные последствия. Во время приезда в Россию в 1912 году (чтобы навестить нежно любимого сына) Бакст получил от властей официальное предписание покинуть Санкт-Петербург. Черта оседлости! Да еще охранке известно о дерзкой постановке "Фавна"с его вызовом традиционной морали! Бакст подал личное прошение императору и отправился обратно в Париж, где в 1914-м году получил Орден Почётного Легиона и продолжил успешную карьеру. В том же году был избран действительным членом Академии художеств, однако снова получил отказ в поданном прошении о праве проживать в Петербурге.
Об этом эпизоде жизни Бакста есть печальная юмореска Аркадия Аверченко, она называется "Ценитель искусства".
— Там спрашивают вас, ваше превосходительство.
— Кто спрашивает?
— Говорит: Бакст.
— Жид?
— Не могу разобрать.
— О, Господи! Доколе же… Ну, проси…
— Что вам угодно, молодой человек?
— Я художник Бакст. Здравствуйте. Мне хотелось бы получить право жительства в столицах.
— А вы кто такой?
— Еврей. Художник. Рисовал костюмы для Императорской сцены, работал за границей; в Париже и Лондоне обо мне пишутся монографии.
— Монографии? Это хорошо. Пусть пишутся.
Бакст переступил с ноги-на-ногу, проглотил слюну и сказал:
— Так вот… Нельзя ли мне… право жительства?
— Нельзя.
— Почему же?
Его превосходительство встало и сказало значительно, с выражением человека, исполняющего долг:
— Потому что! Правом жительства! У нас! В России! Пользуются! Только! Евреи ремесленники!
— Ну-с?
— А какой же вы ремесленник?
Снова Бакст переступил на первую ногу; снова проглотил слюну — и, после минутной борьбы с самим собой, сказал:
— Ну, я тоже ремесленник.
Его превосходительство прищурилось.
— Вы? Ну, что вы! Вы чудесный художник!
— Уверяю вас — я жалкий ремесленник! Ей-Богу! Все мои эскизы, костюмы и картины — жалкое ремесло.
— Ну, что вы! Можно ли говорить такой вздор? Милый мой — вы великолепны! Вы гениальный рисовальщик и колорист. Какое же это ремесло?
— А я все-таки чувствую себя ремесленником. Возьмите мои костюмы для Шопенианы, мои эскизы для Шехеразады — ведь это самое ничтожное ремесленничество.
Его превосходительство потрепало Бакста по плечу.
— Оставьте, оставьте. Я, милый мой, тоже кое в чем разбираюсь и люблю искусство. Ваши эскизы — это откровение! Это подлинное, громадное искусство!! Вам нужно памятник поставить.
— Значит… я могу надеяться на право жительства?
— Вот именно, что не можете!! Будь вы ремесленник — тогда, пожалуйста. Вот, например, если бы Бодаревский или Штемберг, или Богданов-Бельский были евреями — пожалуйста. Им — хоть три права жительства! Где угодно. А вы, мой милый… Нет, это было бы оскорблением святому искусству. Что? Вот ваша шляпа… До свиданья!
Усталый, Бакст поплелся домой.
Вошел в мастерскую. Чудесные, ласкающие глаз, рисунки и эскизы смотрели на него вопросительно. В их причудливых линиях и пятнах читался вопрос:
— Дали?
В ответ на это Бакст погрозил им кулаком и бешено заревел:
— Будьте вы прокляты! Из-за вас все!!
![]()
Автопортрет, 1906
![]()
Лев Самойлович Бакс отличался дружелюбием и приятными манерами, он (какой контраст с художниками парижской школы, пьяницами, дебоширами, скандалистами!) располагал к себе. Вот как пишет о нем П.Андреев:
«Небольшого роста, изящный рыжеватый человек в пенсне с золотой цепочкой. Меня поразил прежде всего его нос – такого я еще не видывал: совершенно египетский. Короткие рыжеватые вьющиеся волосы на большом круглом семитическом черепе были с помощью фиксатуара тщательно зачесаны на одну сторону. Голова крепко сидела на короткой шее, всегда затянутой великолепным воротничком. Спокойные карие искрящиеся глаза, меткие и добрые, они смотрели из-под пенсне – мудрые, меряющие и сравнивающие. В его приятной осанке и манере держать себя нельзя было подметить отражения каких-либо плохих душевных качеств. Бакст располагал к себе. Это был интересный человек, его внешность красиво дополняла богатую внутреннюю сущность. Манеры простые, живые, деловые. Ни аффектации, ни претенциозности. Все в меру изысканно, тонко и доступно» (П. Андреев. Мои воспоминания о Баксте).
Пока он был женат, Бакст не стеснялся брать у жены деньги на свои увлечения, а увлечением его была его внешность. Он был франт, пижон, эстет, он красиво одевался и обедал в дорогих ресторанах. Галстуки, фраки, прическа (он все пытался задрапировать свою лысину), тысячи мелочей для ухода за внешним видом, - все это поглощало много денег. Когда он развелся, он получил заказ от новой антрепризы Дягилева и сказочно разбогател. Но на его плечах сидели сестра и четверо ее детей. Когда он узнал, что в 1918 году в России умерла от голода сестра жены, он посылал деньги ей и сыну и приложил огромные усилия, чтобы спасти жену, сына и падчерицу. В 1921 году ему удалось через Луначарского вызволить их из России, и он их содержал. В общей сложности, он содержал 14 человек родни и поэтому хватался за любую работу до конца жизни.
Он любил преподавать, вел классы в легендарной школе Елизаветы Званцевой, которая находилась где? Правильно, на Таврической, 25, в доме с Башней Вячеслава Иванова.
Бакст взял на себя руководство живописью, Добужинский – рисунком. Преподавательские методы Бакста идеально совпали с желанием Званцевой устроить школу по образцам парижских академий («против рутины»). Бакст основывал свой метод на свободном обучении, заставлял учеников упражнять «не столько руку, сколько восприимчивость». Поэтому в школе изучали искусство самого разного времени – от греческой архаики и древнерусского искусства до новейшей французской живописи. Вскоре после открытия школа уже пользовалась авторитетом среди поклонников нового искусства. В.А.Серов назвал Бакста «гениальным профессором». В период расцвета школы (1906–1910) в ней училось около тридцати человек, в частности М.В.Матюшин и Е.Г.Гуро. Особую группу учеников Бакста составляли С.И.Дымшиц-Толстая, А.И.Зилоти, М.М.Нахман, Э.А.Лассон-Спирова, Н.В.Лермонтова, Н.И.Любавина, Ю.Л.Оболенская, Н.А.Тырса. Одним из учеников школы был М.З.Шагал. Приходили (а иногда и занимались вместе с учениками) А.Н.Бенуа, А.С.Остроумова-Лебедева, Г.И.Нарбут, В.Ф.Нижинский. Источник: Энциклопедия русского авангарда
Продолжение следует.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
По мотивам лекции Е.Галинской в музее Ану 13.08.2021
В первой части нашего повествования мы остановились на том, что художник начал писать портреты. Портрет мягкой, доброжелательной, веселого нрава, верной жены и хозяйки Анны Карловны Бенуа ("Ужин") вызвал большой шквал критики, утверждали, что это вообще не женщина, а зверек, а если женщина, то безусловно легкого поведения.
Другая дама с его портрета и сама была ходячим скандалом. Принцессой Грёз с улыбкой Джоконды называл ее Александр Бенуа, Зеленоглазой наядой – Блок, Белой дьяволицей – Мережковский, а Игорь Северянин – Златоликой скандой. Андрей Белый: Она точно оса в человеческий рост (…), ком вспученных красных волос (коль распустит – до пят) укрывал очень маленькое и кривое какое-то личико(…), нога на ногу; шлейф белого платья в обтяжку закинула; прелесть ее костяного, безбокого остова напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану". Бердяев: "Я считаю З.Н. очень замечательным человеком, но и очень мучительным. Меня всегда поражала ее змеиная холодность. В ней отсутствовала человеческая теплота. Явно была перемешанность женской природы с мужской, и трудно было определить, что сильнее".
Зинаида Николаевна Гиппиус (1869 – 1945) - поэт русского модернизма, критик-эссеист, прозаик, драматург и даже идеолог. Но эта пара – Мережковский и Гиппиус – больше всего влияла даже не писаниями своими, а духовной атмосферой своего знаменитого в то время салона. «Башня» Вячеслава Иванова появилась потом, а вначале были Мережковские со своим журналом «Новый Путь»: вот где был возведен твердый фундамент русского Серебряного века.
В тот день поэтесса с мужем пришла по делу к Дягилеву (в редакцию журнала "Мир искусства", которая располагалась в его квартире). А в это время Лев Самойлович писал его портрет. Писал необычно долго. Дягилев торопил художника и даже предложил Баксту переехать в его квартиру. Ночевал он на узком диванчике в проходной комнате. Каково же было его изумление, когда однажды проснувшись, он увидел у своей постели стройные, обтянутые шелковыми чулками длинные женские ноги. Лев Самойлович протер глаза. Перед ним, насмешливо улыбаясь, сидела знаменитая поэтесса Зинаида Гиппиус. Смущенный Бакст выскочил в соседнюю комнату натянуть брюки и тут же схватил картон и карандаши. Он хотел запечатлеть бесконечно красивые, бесконечно длинные ноги и изогнутые в насмешливой улыбке губы Зинаиды Николаевны.
Придя домой, Гиппиус записала в своей дневнике:
Менее всего ожидала, что неодетый Бакст вдруг станет говорить мне о своей неистребимой нежности и любви. Как странно. Идя домой, я думала: вот человек, с которым я обречена на вечные промахи. Потому что, если у него и было что-нибудь ко мне, то он только лежал у моих ног. Выше моих ног его нежность не поднималась, голова моя ему не нужна, сердце непонятно, ну, а ноги казались достойными восхищения.
(Но Бакст говорил тогда ей не о любви, а о Любови. О своей жене Любови Павловне Гриценко, урожденной Третьяковой).
Художник запечатлел особую манеру поэтессы щурить глаза, как будто от дыма, ее самоуверенность, тонкость, худобу, удлинил руки и ноги и придал всему облику особую остроту. Гиппиус изображена в костюме маленького лорда Фаунтлероя, модного в те времена.
Костюм литературного героя маленького лорда ФаунтлерояИ как же он контрастировал не только с традиционными нарядами дам, но и с белыми платьями с ангельскими крылышками самой Зинаиды Николаевны, которые она носила прежде!
В один из моментов Бакст разрезал холст пополам. Сказал: "Коротко. Вы длиннее. Надо прибавить", - и доклеил полосу снизу.
Зинаида Гиппиус в дневнике написала, что осталась тогда у Дягилева после ухода мужа потому, что лень было вставать со стула. "Совершенно случайно"этот стул стоял у постели спящего Бакста. "Совершенно случайно"она осталась сидеть на нем вечно для многих поколений поклонников Бакста и русского модерна.
Портрет Дягилева работы Бакста считается одним из лучших изображений знаменитого антрепренера. Но дался он художнику непросто. «…Сегодня отвратительно позировал, ломался и так приставал, чтобы я сделал его красивее и тоньше, что я чуть не пустил в него кистями!», – жаловался на свою «модель» Бакст в письме к жене. Капризного Дягилева Бакст писал два года, что для него исключительный случай. Обычно над портретами он работал стремительно.
Дягилев, приехавший из провинции в Петербург учиться юриспруденции, увлекся искусством, стал вхож в кружок мирискусников. Александр Бенуа пишет, как тщательно он воспитывал художественный вкус у этого заносчивого, холеного барина, "неотесанного медведя". И ученик оказался способным. И применение своим капиталам он нашел превосходное. Когда императорский театр отказался от слишком новаторской постановки спектакля (на пикантные, подчеркнуто эротические, не всегда традиционные сюжеты), Дягилев создал свою антрепризу и поехал покорять русскими балетами Париж. В покорении Парижа Леон Бакст сыграл одну из ведущих ролей, наряду с танцовщиками, композиторами, а иногда и впереди них.
Композиция картины обнаруживает некую театральность задумки. Лицо Дягилева на темном фоне, темный костюм - на светлом, посередине тяжелый занавес, фигура няни сбоку. Изобразив Сергея Павловича у самого края холста в «пол-оборота» Бакст позволяет нам насладиться лицезрением элегантной внешности портретируемого. Обращено к зрителю чувственное, на первый взгляд, высокомерное лицо «светского денди», «надменного виконта», «чаровника и шармера». Но сквозь маску монументальности и несокрушимой крепости, можно углядеть живые человеческие черты: в уголках жестко-очерченных губ - не то улыбку, не то игру нервов нежности, а в глазах (...) неожиданную сентиментальность. Его поза уверенна, дерзка, обдумывающая и решительна.
Мы уже упоминали, что Бакс говорил о своей жене, Любови Павловне Третьяковой-Гриценко-Розенберг. Вот ее портрет его кисти.
В январе 1903 года Лев Бакст познакомился с Любовью Павловной Гриценко. В редакцию журнала «Мир искусств» пришла женщина в элегантном черном платье. Третья дочь Павла Михайловича Третьякова, первого коллекционера России, представительница видной московской купеческой фамилии, вдова художника Николая Гриценко, обласканного императорским двором. Дама с парижским шиком заинтересовала Бакста, который был очень чуток и к женской красоте и к моде. Любовь Павловна зашла в редакцию «Мира искусства» по делам: она приехала в Петербург из Парижа, чтобы организовать посмертную выставку своего супруга, в ее организации принимал участие Дягилев.
Кем был Бакст в 1903 году? Ему 37 лет. Он — известный в узких кругах художник, живет от гонорара к гонорару, только начинает свою театральную деятельность. В 1887 году он оставил Академию художеств. За 16 лет карьеры создано два известных произведения: «Ужин» 1902 года и за десять лет написана «Встреча адмирала Авелана в Париже» по заказу Морского ведомства. Бакст работал художником-графиком в журнале «Мир искусства», с 1898 по 1904 год, пока выходил журнал.
Но Лев напорист, он сильно увлечен, он полюбил. И вдова сдается. Родные ее были против брака с евреем. Бакст принял лютеранство. Брак был счастливым. Но недолго. Супруги ссорились, расходились, переписывались, снова сходились. В 1906 году во время очередного разрыва с Любовью Павловной Лев Самойлович пишет автобиографическую, исповедальную картину "Осень. Ваза".
Здесь все символично. Ваза как символ высокого классического искусства, ориентир его творчества. Она занимает почти все пространство картины, стоит преувеличенно близко, и мы понимаем: искусство - главное в жизни художника.
Ваза - метафора человеческой души, ваза - сосуд, наполненный переживаниями, страстями. Ваза словно ширма заслоняет от нас пространство дальнего плана - луг, по которому к нам от леса идут несколько тропинок, дорог, освещенные сумрачным заходящим солнцем.
Осень - символ заката человеческой жизни, заката отношений, мы прямо чувствуем тлен умирания темной виноградной лозы и темной, тяжелой виноградной грозди. По одну сторону мужчина с чертами самого Льва Бакста. По другую - дама с чертами лица Любови Павловны. Они уже не смотрят друг на друга. Бакст думал, что это разрыв навсегда.
Но в сентябре 1907 года у них рождается сын Андрей, и к жене и к сыну художник испытывал нежные чувства до конца жизни. Широко известна их переписка, до брака, с обсуждением трудностей его заключения, в браке и после брака.
В 1910 году после развода Лев Бакст пошел на беспрецедентный шаг. Он, сын (предположительно) раввина, вернулся в иудаизм. Это повлекло за собой неожиданные последствия. Во время приезда в Россию в 1912 году (чтобы навестить нежно любимого сына) Бакст получил от властей официальное предписание покинуть Санкт-Петербург. Черта оседлости! Да еще охранке известно о дерзкой постановке "Фавна"с его вызовом традиционной морали! Бакст подал личное прошение императору и отправился обратно в Париж, где в 1914-м году получил Орден Почётного Легиона и продолжил успешную карьеру. В том же году был избран действительным членом Академии художеств, однако снова получил отказ в поданном прошении о праве проживать в Петербурге.
Об этом эпизоде жизни Бакста есть печальная юмореска Аркадия Аверченко, она называется "Ценитель искусства".
— Там спрашивают вас, ваше превосходительство.
— Кто спрашивает?
— Говорит: Бакст.
— Жид?
— Не могу разобрать.
— О, Господи! Доколе же… Ну, проси…
— Что вам угодно, молодой человек?
— Я художник Бакст. Здравствуйте. Мне хотелось бы получить право жительства в столицах.
— А вы кто такой?
— Еврей. Художник. Рисовал костюмы для Императорской сцены, работал за границей; в Париже и Лондоне обо мне пишутся монографии.
— Монографии? Это хорошо. Пусть пишутся.
Бакст переступил с ноги-на-ногу, проглотил слюну и сказал:
— Так вот… Нельзя ли мне… право жительства?
— Нельзя.
— Почему же?
Его превосходительство встало и сказало значительно, с выражением человека, исполняющего долг:
— Потому что! Правом жительства! У нас! В России! Пользуются! Только! Евреи ремесленники!
— Ну-с?
— А какой же вы ремесленник?
Снова Бакст переступил на первую ногу; снова проглотил слюну — и, после минутной борьбы с самим собой, сказал:
— Ну, я тоже ремесленник.
Его превосходительство прищурилось.
— Вы? Ну, что вы! Вы чудесный художник!
— Уверяю вас — я жалкий ремесленник! Ей-Богу! Все мои эскизы, костюмы и картины — жалкое ремесло.
— Ну, что вы! Можно ли говорить такой вздор? Милый мой — вы великолепны! Вы гениальный рисовальщик и колорист. Какое же это ремесло?
— А я все-таки чувствую себя ремесленником. Возьмите мои костюмы для Шопенианы, мои эскизы для Шехеразады — ведь это самое ничтожное ремесленничество.
Его превосходительство потрепало Бакста по плечу.
— Оставьте, оставьте. Я, милый мой, тоже кое в чем разбираюсь и люблю искусство. Ваши эскизы — это откровение! Это подлинное, громадное искусство!! Вам нужно памятник поставить.
— Значит… я могу надеяться на право жительства?
— Вот именно, что не можете!! Будь вы ремесленник — тогда, пожалуйста. Вот, например, если бы Бодаревский или Штемберг, или Богданов-Бельский были евреями — пожалуйста. Им — хоть три права жительства! Где угодно. А вы, мой милый… Нет, это было бы оскорблением святому искусству. Что? Вот ваша шляпа… До свиданья!
Усталый, Бакст поплелся домой.
Вошел в мастерскую. Чудесные, ласкающие глаз, рисунки и эскизы смотрели на него вопросительно. В их причудливых линиях и пятнах читался вопрос:
— Дали?
В ответ на это Бакст погрозил им кулаком и бешено заревел:
— Будьте вы прокляты! Из-за вас все!!
Лев Самойлович Бакс отличался дружелюбием и приятными манерами, он (какой контраст с художниками парижской школы, пьяницами, дебоширами, скандалистами!) располагал к себе. Вот как пишет о нем П.Андреев:
«Небольшого роста, изящный рыжеватый человек в пенсне с золотой цепочкой. Меня поразил прежде всего его нос – такого я еще не видывал: совершенно египетский. Короткие рыжеватые вьющиеся волосы на большом круглом семитическом черепе были с помощью фиксатуара тщательно зачесаны на одну сторону. Голова крепко сидела на короткой шее, всегда затянутой великолепным воротничком. Спокойные карие искрящиеся глаза, меткие и добрые, они смотрели из-под пенсне – мудрые, меряющие и сравнивающие. В его приятной осанке и манере держать себя нельзя было подметить отражения каких-либо плохих душевных качеств. Бакст располагал к себе. Это был интересный человек, его внешность красиво дополняла богатую внутреннюю сущность. Манеры простые, живые, деловые. Ни аффектации, ни претенциозности. Все в меру изысканно, тонко и доступно» (П. Андреев. Мои воспоминания о Баксте).
Пока он был женат, Бакст не стеснялся брать у жены деньги на свои увлечения, а увлечением его была его внешность. Он был франт, пижон, эстет, он красиво одевался и обедал в дорогих ресторанах. Галстуки, фраки, прическа (он все пытался задрапировать свою лысину), тысячи мелочей для ухода за внешним видом, - все это поглощало много денег. Когда он развелся, он получил заказ от новой антрепризы Дягилева и сказочно разбогател. Но на его плечах сидели сестра и четверо ее детей. Когда он узнал, что в 1918 году в России умерла от голода сестра жены, он посылал деньги ей и сыну и приложил огромные усилия, чтобы спасти жену, сына и падчерицу. В 1921 году ему удалось через Луначарского вызволить их из России, и он их содержал. В общей сложности, он содержал 14 человек родни и поэтому хватался за любую работу до конца жизни.
Он любил преподавать, вел классы в легендарной школе Елизаветы Званцевой, которая находилась где? Правильно, на Таврической, 25, в доме с Башней Вячеслава Иванова.
Бакст взял на себя руководство живописью, Добужинский – рисунком. Преподавательские методы Бакста идеально совпали с желанием Званцевой устроить школу по образцам парижских академий («против рутины»). Бакст основывал свой метод на свободном обучении, заставлял учеников упражнять «не столько руку, сколько восприимчивость». Поэтому в школе изучали искусство самого разного времени – от греческой архаики и древнерусского искусства до новейшей французской живописи. Вскоре после открытия школа уже пользовалась авторитетом среди поклонников нового искусства. В.А.Серов назвал Бакста «гениальным профессором». В период расцвета школы (1906–1910) в ней училось около тридцати человек, в частности М.В.Матюшин и Е.Г.Гуро. Особую группу учеников Бакста составляли С.И.Дымшиц-Толстая, А.И.Зилоти, М.М.Нахман, Э.А.Лассон-Спирова, Н.В.Лермонтова, Н.И.Любавина, Ю.Л.Оболенская, Н.А.Тырса. Одним из учеников школы был М.З.Шагал. Приходили (а иногда и занимались вместе с учениками) А.Н.Бенуа, А.С.Остроумова-Лебедева, Г.И.Нарбут, В.Ф.Нижинский. Источник: Энциклопедия русского авангарда
Продолжение следует.