29 мая 1913 года состоялась премьера произведения, по мнению некоторых музыкантов, изменившего развитие музыкального искусства. Его освистали, это был полный провал.
Стравинский - явление сложное и яркое. Уже ранний Стравинский, в 10-е годы ХХ века, оказался неожиданно нетрадиционным, и его путь сразу лег в стороне от основного русла развития русской музыки.
Вообще то время дарило изумительные подарки мировой культуре со стороны русских художников. Оставляя в стороне поэзию и живопись, назовем 4 представителей музыкального искусства, заявивших о себе в начале ХХ века: Рахманинов (поздний, "припозднившийся"романтизм), Скрябин (развивавший музыку от Шопена через Вагнера к модернизму), Прокофьев (модернист, но совсем другого толка, чем поздний Скрябин), наконец, Стравинский (в то время еще пока русского периода). 4 крупнейшие художественные индивидуальности, каждый представитель иного направления, и все в одной стране, рядом друг с другом, одних корней.
Новаторство Стравинского происходит от его более тесных связей непосредственно с театром, а не с собственно музыкально-академической средой, отсюда его отношение к традиции. Его эстетические корни идут из общехудожественной атмосферы России, мирискуснических кружков. Но со стволом профессиональной музыкальной культуры России он крепко связан: учился (частным образом) у Римского-Корсакова.
Его ранняя симфония Es-dur сделана еще совсем по-глазуновски.
Эпоха, в которой Стравинский вступил на свой артистический путь, была эпохой, когда много думали о спасении мира. И одним из девизов было "Мир спасет красота". У мирискусников видим культ красоты. Идею спасения и идею красоты искали в двух основных направлениях: 1) в прошлом, 2) в национальном. (Скрябин искал в будущем...)
Идеалом мирискусников было прошлое России: от дореформенной вглубь до древнего язычества. Это видим в творчестве Рериха, Сомова, А. Бенуа. Ретроспекция + четкая национальная основа, понимаемая по-кучкистски, но без социальной окраски - вот что составляет суть многих произведений искусства эпохи. Национальное воспринимается и подается с экзотическим оттенком (древнее, непривычное, поэтому новое). Национальным любуются и выставляют напоказ для демонстрации своей необычности.
Французские импрессионисты привлекли внимание к краске как к таковой. В музыка краска - тембр. Тембрстановится ведущей составляющей композиторов-импрессионистов рубежа веков (и Стравинского), заслоняя тематизм и тематическую работу. Римский-Корсаков упрекал своего ученика: "он сначала инструментует, а потом сочиняет!". С его точки зрения, у Стравинского не было тематизма, то есть не было материала, мелодии. Дело в том, что тематизм Стравинского стал сонорным, тембровым, фактурным. Мелодическая рельефность утрачивает свое прежнее значение.
Уже ранняя музыка Стравинского порывает с классической системой гармонии. Полиладовость, политональность (здесь он был первым, одним из первых), диатонические лады, отказ от классических приемов формообразования (даны только намеком), своеобразное обращение с диссонансами. Все это воспринималось не как созидающий момент, а как разрушающий. Между тем многое в этой новой гармонии играет созидательную роль.
Стравинский обнаруживает связь с традицией своего учителя в следующих моментах:
1. Персонификация инструмента в оркестре;
2. Тема - не мелодия, а попевка, тема, возникшая из краткой интонации, мотива;
3. Название его мемуаров параллельно названию мемуаров Римского-Корсакова ("Летопись моей музыкальной жизни" - "Хроника моей жизни")
Что слышим в балете "Весна священная"? Мелодии нет в привычном понимании слова. Классической гармонии нет. Есть резкие, новые ритмы, противоречащие классическому балету. Есть богатейший оркестр, но не в роли слуги мелодии и гармонии. Крестьянского фольклора, как мы привыкли слышать у кучкистов, нет.
Немузыкальная часть художественной интеллигенции приветствовала Стравинского. Но парижская публика...
Л. Михеева пишет:
Замысел «Весны священной» относится к началу 1910 года. В «Хронике моей жизни» Стравинский рассказывает: «Однажды, когда я дописывал в Петербурге последние страницы «Жар-птицы», в воображении моем совершенно неожиданно, ибо думал я тогда совсем о другом, возникла картина священного языческого ритуала: мудрые старцы сидят в кругу и наблюдают предсмертный танец девушки, которую они приносят в жертву богу весны, чтобы снискать его благосклонность. Это стало темой «Весны священной». Должен сказать, что это видение произвело на меня сильное впечатление, и я тотчас же рассказал о нем моему приятелю, художнику Николаю Рериху, картины которого воскрешали славянское язычество. Его это привело в восторг, и мы стали работать вместе. В Париже я рассказал о своем замысле Дягилеву, который сразу же им увлекся.
В июне 1911 года, вернувшись из Парижа в имение Устилуг, [Стравинский] начал работу над взволновавшим его замыслом. Он встретился с Н. Рерихом (1874—1947), вместе с которым еще весной 1910 года набросал первоначальный план балета. Художественному видению Рериха был свойствен пантеизм, излюбленной темой его творчества являлось единение древнего человека с природой. Работа шла быстро, увлеченно. Сценарий был закончен в имении княгини Тенишевой Талашкино, где Рерих, как и многие другие художники, поддерживаемые просвещенной меценаткой, проводил лето. Хореография подробно обсуждалась с Вацлавом Нижинским, которого Дягилев рекомендовал Стравинскому в качестве постановщика. Нижинский [...] с 1909 года был ведущим танцовщиком дягилевских Русских сезонов в Париже. «Весна священная» стала одной из его первых постановок, в которой он смело смел все каноны, в том числе и сложившиеся в фокинских балетах.
Партитура была закончена 17 сентября 1912 года. [...] Решающее значение композитор придавал ритмической стороне. Она и составила основу новаторского сочинения, взломавшего старые стереотипы как в музыке, так и в хореографии. В пластике балета господствовал сложный и вместе с тем примитивный рисунок. Ноги, вывернутые носками внутрь, прижатые к телу локти, «деревянность» скачков, лишенных полетности романтического танца, — все передавало стихийно-первобытный пляс массы, желающей не оторваться от земли, а, напротив, слиться с ней. «В этом балете, — если только балетом его можно назвать, властвует не па, а жест, — отмечал один из критиков. — И жест — длительный, не меняющийся, и жест не одиночный, а массовый, умноженный». Стилизованная архаика пластики с ее напряженной скованностью способствовала колоссальному нагнетанию экспрессии. Нижинскому удалось создать хореографию, полностью соответствующую новаторской музыке, максимально выражающую чувство. Привычная симметрия балета была нарушена, в композиции господствовала асимметричность, притом удивительно искусная.
Премьера «Весны священной», состоявшаяся 29 мая 1913 года в театре Елисейских полей под управлением Пьера Монте, привела зрителей в шок. Публика свистела, смеялась и шумела. Чтобы усмирить разошедшиеся страсти, Дягилеву пришлось несколько раз гасить свет в зале, и все же утихомирить публику не удалось. Спектакль прервался.
Вот как описывает премьеру Ж. Кокто:
Зал сыграл ту роль, какую ему надлежало сыграть: он мгновенно взбунтовался. Публика смеялась, вопила, свистела, хрюкала и блеяла и, возможно, со временем устала бы, но толпа эстетов и кое-какие музыканты в непомерном рвении принялись оскорблять и задевать публику в ложах. Шум перешел в рукопашную.
Стоя в ложе, со съехавшей набок диадемой, престарелая графиня де Пурталес, красная как мак, потрясала веером и кричала: «Впервые за шестьдесят лет надо мной осмелились издеваться…» Милая дама не кривила душой: она верила, что это розыгрыш.
Подробнее о балете: http://www.belcanto.ru/ballet_printemps.html
Стравинский - явление сложное и яркое. Уже ранний Стравинский, в 10-е годы ХХ века, оказался неожиданно нетрадиционным, и его путь сразу лег в стороне от основного русла развития русской музыки.
Вообще то время дарило изумительные подарки мировой культуре со стороны русских художников. Оставляя в стороне поэзию и живопись, назовем 4 представителей музыкального искусства, заявивших о себе в начале ХХ века: Рахманинов (поздний, "припозднившийся"романтизм), Скрябин (развивавший музыку от Шопена через Вагнера к модернизму), Прокофьев (модернист, но совсем другого толка, чем поздний Скрябин), наконец, Стравинский (в то время еще пока русского периода). 4 крупнейшие художественные индивидуальности, каждый представитель иного направления, и все в одной стране, рядом друг с другом, одних корней.
Новаторство Стравинского происходит от его более тесных связей непосредственно с театром, а не с собственно музыкально-академической средой, отсюда его отношение к традиции. Его эстетические корни идут из общехудожественной атмосферы России, мирискуснических кружков. Но со стволом профессиональной музыкальной культуры России он крепко связан: учился (частным образом) у Римского-Корсакова.
Его ранняя симфония Es-dur сделана еще совсем по-глазуновски.
Эпоха, в которой Стравинский вступил на свой артистический путь, была эпохой, когда много думали о спасении мира. И одним из девизов было "Мир спасет красота". У мирискусников видим культ красоты. Идею спасения и идею красоты искали в двух основных направлениях: 1) в прошлом, 2) в национальном. (Скрябин искал в будущем...)
Идеалом мирискусников было прошлое России: от дореформенной вглубь до древнего язычества. Это видим в творчестве Рериха, Сомова, А. Бенуа. Ретроспекция + четкая национальная основа, понимаемая по-кучкистски, но без социальной окраски - вот что составляет суть многих произведений искусства эпохи. Национальное воспринимается и подается с экзотическим оттенком (древнее, непривычное, поэтому новое). Национальным любуются и выставляют напоказ для демонстрации своей необычности.
Французские импрессионисты привлекли внимание к краске как к таковой. В музыка краска - тембр. Тембрстановится ведущей составляющей композиторов-импрессионистов рубежа веков (и Стравинского), заслоняя тематизм и тематическую работу. Римский-Корсаков упрекал своего ученика: "он сначала инструментует, а потом сочиняет!". С его точки зрения, у Стравинского не было тематизма, то есть не было материала, мелодии. Дело в том, что тематизм Стравинского стал сонорным, тембровым, фактурным. Мелодическая рельефность утрачивает свое прежнее значение.
Уже ранняя музыка Стравинского порывает с классической системой гармонии. Полиладовость, политональность (здесь он был первым, одним из первых), диатонические лады, отказ от классических приемов формообразования (даны только намеком), своеобразное обращение с диссонансами. Все это воспринималось не как созидающий момент, а как разрушающий. Между тем многое в этой новой гармонии играет созидательную роль.
Стравинский обнаруживает связь с традицией своего учителя в следующих моментах:
1. Персонификация инструмента в оркестре;
2. Тема - не мелодия, а попевка, тема, возникшая из краткой интонации, мотива;
3. Название его мемуаров параллельно названию мемуаров Римского-Корсакова ("Летопись моей музыкальной жизни" - "Хроника моей жизни")
Что слышим в балете "Весна священная"? Мелодии нет в привычном понимании слова. Классической гармонии нет. Есть резкие, новые ритмы, противоречащие классическому балету. Есть богатейший оркестр, но не в роли слуги мелодии и гармонии. Крестьянского фольклора, как мы привыкли слышать у кучкистов, нет.
Немузыкальная часть художественной интеллигенции приветствовала Стравинского. Но парижская публика...
Л. Михеева пишет:
Замысел «Весны священной» относится к началу 1910 года. В «Хронике моей жизни» Стравинский рассказывает: «Однажды, когда я дописывал в Петербурге последние страницы «Жар-птицы», в воображении моем совершенно неожиданно, ибо думал я тогда совсем о другом, возникла картина священного языческого ритуала: мудрые старцы сидят в кругу и наблюдают предсмертный танец девушки, которую они приносят в жертву богу весны, чтобы снискать его благосклонность. Это стало темой «Весны священной». Должен сказать, что это видение произвело на меня сильное впечатление, и я тотчас же рассказал о нем моему приятелю, художнику Николаю Рериху, картины которого воскрешали славянское язычество. Его это привело в восторг, и мы стали работать вместе. В Париже я рассказал о своем замысле Дягилеву, который сразу же им увлекся.
В июне 1911 года, вернувшись из Парижа в имение Устилуг, [Стравинский] начал работу над взволновавшим его замыслом. Он встретился с Н. Рерихом (1874—1947), вместе с которым еще весной 1910 года набросал первоначальный план балета. Художественному видению Рериха был свойствен пантеизм, излюбленной темой его творчества являлось единение древнего человека с природой. Работа шла быстро, увлеченно. Сценарий был закончен в имении княгини Тенишевой Талашкино, где Рерих, как и многие другие художники, поддерживаемые просвещенной меценаткой, проводил лето. Хореография подробно обсуждалась с Вацлавом Нижинским, которого Дягилев рекомендовал Стравинскому в качестве постановщика. Нижинский [...] с 1909 года был ведущим танцовщиком дягилевских Русских сезонов в Париже. «Весна священная» стала одной из его первых постановок, в которой он смело смел все каноны, в том числе и сложившиеся в фокинских балетах.
Партитура была закончена 17 сентября 1912 года. [...] Решающее значение композитор придавал ритмической стороне. Она и составила основу новаторского сочинения, взломавшего старые стереотипы как в музыке, так и в хореографии. В пластике балета господствовал сложный и вместе с тем примитивный рисунок. Ноги, вывернутые носками внутрь, прижатые к телу локти, «деревянность» скачков, лишенных полетности романтического танца, — все передавало стихийно-первобытный пляс массы, желающей не оторваться от земли, а, напротив, слиться с ней. «В этом балете, — если только балетом его можно назвать, властвует не па, а жест, — отмечал один из критиков. — И жест — длительный, не меняющийся, и жест не одиночный, а массовый, умноженный». Стилизованная архаика пластики с ее напряженной скованностью способствовала колоссальному нагнетанию экспрессии. Нижинскому удалось создать хореографию, полностью соответствующую новаторской музыке, максимально выражающую чувство. Привычная симметрия балета была нарушена, в композиции господствовала асимметричность, притом удивительно искусная.
Премьера «Весны священной», состоявшаяся 29 мая 1913 года в театре Елисейских полей под управлением Пьера Монте, привела зрителей в шок. Публика свистела, смеялась и шумела. Чтобы усмирить разошедшиеся страсти, Дягилеву пришлось несколько раз гасить свет в зале, и все же утихомирить публику не удалось. Спектакль прервался.
Вот как описывает премьеру Ж. Кокто:
Зал сыграл ту роль, какую ему надлежало сыграть: он мгновенно взбунтовался. Публика смеялась, вопила, свистела, хрюкала и блеяла и, возможно, со временем устала бы, но толпа эстетов и кое-какие музыканты в непомерном рвении принялись оскорблять и задевать публику в ложах. Шум перешел в рукопашную.
Стоя в ложе, со съехавшей набок диадемой, престарелая графиня де Пурталес, красная как мак, потрясала веером и кричала: «Впервые за шестьдесят лет надо мной осмелились издеваться…» Милая дама не кривила душой: она верила, что это розыгрыш.
Подробнее о балете: http://www.belcanto.ru/ballet_printemps.html