Вчера в Музее Ану, бывшем музее Диаспоры, что в Тель-Авивском университете, литературовед Наталья Александровна Громова читала лекцию под названием "Скрещение судеб" - об одноименной книге Марии Иосифовны Белкиной.
Лектор начала с зарисовки: снежной зимой 1939-1949 года в Москве у памятника Тимирязеву мерзли под метелью три человека: Б.Пастернак, А.Тарасенков и его жена, Маша Белкина. И Пастернак сказал Тарасенкову, влиятельному литературному критику, своему приятелю, что в Москву инкогнито приехала Марина Цветаева, ей негде и не на что жить и надо бы ей как-то помочь.
Тогда Мария Иосифовна впервые услышала имя Марины Цветаевой.
А муж ее знал стихи Цветаевой наизусть. У него в подвале дома, где они жили, была в буквальном смысле слова подпольнаябиблиотека, там хранились изданные до революции стихи поэтов серебряного века и некоторые сборники, вышедшие при советской власти, и привезенные из-за границы листочки с новыми стихами эмигрировавших поэтов... Но привозить эти листочки было опасно, и Тарасенков просил хотя бы переписывать их. Но и это было опасно, тогда он просил заучивать их наизусть и читать ему, а он сам записывал, переплетал и обертывал в разные материи... Например, когда Мария Иосифовна покупала ткань себе на юбку, он говорил: "О! Эта ткань с такой расцветкой прекрасно подойдёт для обертывания стихов Гумилева!"А когда она возмущалась, он спрашивал, неужели ей жалко для стихов Гумилёва куска юбки...
![]()
![]()
Но ей не было жалко. Она полюбила Тарасенкова именно за стихи. Он читал ей гениальные стихиночи напролет, и вот почему она влюбилась в него.
Тарасенков вел двойную жизнь. Ночью он с восхищением читал стихи гениальных поэтов, а днем работал литературным критиком, проводившим в печать политику партии. Каким образом ему удалось спасти часть его книг при крушении судна в Финском заливе - судно эвакуировало из оккупированного Таллина советских литераторов и затонуло, а его подобрал буксир, - покрыто мраком неизвестности. В его работе критика ему удавалось, однако, и поощрять молодые таланты: гнобя Александра Грина и Бориса Пастернака, он поддержал Твардовского. Н.Я.Мандельштам написала о нем так: Это был хорошенький юнец, жадный читатель стихов, с ходу взявшийся исполнять «социальный заказ» на уничтожение поэзии и тщательно коллекционировавший в рукописях все стихи, печатанью которых он так энергично препятствовал…
Происхождение мужа не было известно Марии Белкиной. Он везде писал "рабоче-крестьянское", но это было, разумеется, не так. А не расспрашивала она его потому, что при советской власти лучше было знать о близких как можно меньше. "Мы с мужем решили, что чем меньше будем знать друг о друге, тем меньше сможем выдать информации на допросах".
Лектор сказала, что, по ее мнению, наихудшими временами советской власти были послевоенные годы. Именно тогда почти наглухо была закрыта память народа о себе, о своем прошлом, давнем и совсем недавнем, отбита охота знать это прошлое, отбита народная память и, возможно, способность к исторической памяти. Это именно то, что снова происходит в России. То, что не было отрефлексировано в 90-х, не прожито и не изжито, вызвало к жизни нынешнюю эпоху.
Н. Громова рассказала о последнем десятилетии жизни Марины Цветаевой, о том, как Белкина стала хранительницей архива Марины Цветаевой, как этот архив был передан ей самой. Мне сразу захотелось прочесть книгу Белкиной "Скрещение судеб"и книги Громовой: роман "Ключ"и все ее публикации.
Лектор начала с зарисовки: снежной зимой 1939-1949 года в Москве у памятника Тимирязеву мерзли под метелью три человека: Б.Пастернак, А.Тарасенков и его жена, Маша Белкина. И Пастернак сказал Тарасенкову, влиятельному литературному критику, своему приятелю, что в Москву инкогнито приехала Марина Цветаева, ей негде и не на что жить и надо бы ей как-то помочь.
Тогда Мария Иосифовна впервые услышала имя Марины Цветаевой.
А муж ее знал стихи Цветаевой наизусть. У него в подвале дома, где они жили, была в буквальном смысле слова подпольнаябиблиотека, там хранились изданные до революции стихи поэтов серебряного века и некоторые сборники, вышедшие при советской власти, и привезенные из-за границы листочки с новыми стихами эмигрировавших поэтов... Но привозить эти листочки было опасно, и Тарасенков просил хотя бы переписывать их. Но и это было опасно, тогда он просил заучивать их наизусть и читать ему, а он сам записывал, переплетал и обертывал в разные материи... Например, когда Мария Иосифовна покупала ткань себе на юбку, он говорил: "О! Эта ткань с такой расцветкой прекрасно подойдёт для обертывания стихов Гумилева!"А когда она возмущалась, он спрашивал, неужели ей жалко для стихов Гумилёва куска юбки...
Но ей не было жалко. Она полюбила Тарасенкова именно за стихи. Он читал ей гениальные стихи
Тарасенков вел двойную жизнь. Ночью он с восхищением читал стихи гениальных поэтов, а днем работал литературным критиком, проводившим в печать политику партии. Каким образом ему удалось спасти часть его книг при крушении судна в Финском заливе - судно эвакуировало из оккупированного Таллина советских литераторов и затонуло, а его подобрал буксир, - покрыто мраком неизвестности. В его работе критика ему удавалось, однако, и поощрять молодые таланты: гнобя Александра Грина и Бориса Пастернака, он поддержал Твардовского. Н.Я.Мандельштам написала о нем так: Это был хорошенький юнец, жадный читатель стихов, с ходу взявшийся исполнять «социальный заказ» на уничтожение поэзии и тщательно коллекционировавший в рукописях все стихи, печатанью которых он так энергично препятствовал…
Происхождение мужа не было известно Марии Белкиной. Он везде писал "рабоче-крестьянское", но это было, разумеется, не так. А не расспрашивала она его потому, что при советской власти лучше было знать о близких как можно меньше. "Мы с мужем решили, что чем меньше будем знать друг о друге, тем меньше сможем выдать информации на допросах".
Лектор сказала, что, по ее мнению, наихудшими временами советской власти были послевоенные годы. Именно тогда почти наглухо была закрыта память народа о себе, о своем прошлом, давнем и совсем недавнем, отбита охота знать это прошлое, отбита народная память и, возможно, способность к исторической памяти. Это именно то, что снова происходит в России. То, что не было отрефлексировано в 90-х, не прожито и не изжито, вызвало к жизни нынешнюю эпоху.
Н. Громова рассказала о последнем десятилетии жизни Марины Цветаевой, о том, как Белкина стала хранительницей архива Марины Цветаевой, как этот архив был передан ей самой. Мне сразу захотелось прочесть книгу Белкиной "Скрещение судеб"и книги Громовой: роман "Ключ"и все ее публикации.