Представьте себе "Незнакомку"Блока, изложенную следующим образом:
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
Цветут...
Любой читатель, знающий "Незнакомку", поймет, что мы имеем дело с недопустимым искажением оригинала. Из тринадцати строф стихотворения остались только шесть (1, 7-10 и 12). Выпущены важнейшие строфы, в том числе заключительная, безнадежно сбита строгая композиция, четко делившая образное пространство стихотворения на два мира: бессмысленный мир "испытанных остряков"и "пьяниц с глазами кроликов"и высокий мир поэта с глухими тайнами сокровищ души. Вследствие это сбит и важнейший стилистический контраст лексики: "очарованная даль"выступает как высокий поэтический символ именно на фоне скрипа уключин и женского визгапредшествующих строф. Вне данного фона это сочетание слов оказывается сглаженным и даже банальным. Наконец, исчезновение последней строфы убирает характеристику весьма сложного соотношения этих двух миров, столь важного для блоковского мироощущения. Казалось бы, "блоковское начало"при таком воспроизведении текста погублено.
Но именно этот текст положил ленинградский композитор Ю.Фалик в основу своего хора а капелла "Незнакомка". И именно этот хор оказался поразительной удачей музыкальной блокианы.
Собственно, удача была предопределена счастливым выбором жанра и тембра. Весь текст распет хором на стилизованную мелодию танго начала века. Жанр работает безотказно: никакой другой жанр не вызывал бы сч такой определенностью у слушателя ассоциации с "ресторанной эстетикой". Заметим, правда, что для самого Блока, видимо, музыкальная сторона "ресторанной культуры"воплощалась скорее в цыганском пении, а не в танго. "Незнакомка"написана в 1906 году. Танго придет на эстраду ресторанов несколько позже (курьезная деталь: в 1914 году исполнение танго было официально запрещено архиепископом Парижским). Но для современного восприятия эти временные границы стерты, и потому танго закономерно используется как знак бытовой музыкальной культуры широкого времени - "начала века", причем со специфическим оттенком "ресторанной лирики". Однако если бы композитор дал в своем сочинении просто танго и только танго, то из всей сложной блоковской картины мира в музыку вошли бы только остряки с заломленными котелками. Находка состоит в том, что дано хоровое танго: жанр попадает в чуждый для него тембр. Вместо привычного и неразрывно связанного с танго тембра ресторанного оркестра мы слышим тембр а капелльного хора в строгой аккордовой фактуре. И этот тембр вызывает ассоциации совершенно иного плана: аккорды хора а капелла тянут к своим истокам - к хоралу, к церковному молитвенному пению, к строю высоких мыслей и чувств.
Смешение столь несовместимых жанровых ассоциаций могло бы породить гротесковый эффект, допусти композитор хоть малейшую утрировку. Но дело в том, что оба жанра - и танго, и хорал - даны композитором лишь намеком. Танго представлено лишь синкопированным ритмическим рисунком, мелодия же его отличается строгой сдержанностью и лишена присущей обычно мелодиям танго открытой чувственности. Хорал намечен лишь тембром и фактурой. Такая штриховая наметка жанров позволяет вызываемым ими ассоциациям "низкого"и "высокого"планов без малейшего ощущения комизма сплестись в единый - парадоксальный - образ. Ю.Тынянов отмечал специфическую раздвоенность блоковского лирического героя: "Эмоциональная сила образа именно в этом колеблющемся двойном свете: и рыцарь, несущий на острие копья весну, и одновременно нечистый и продажный, с кругами синими у глаз - все сливается в предметно-неуловимый и вместе с тем эмоционально законченный образ (сумрак улиц городских)". Вот этот образ и нашел на редкость адекватное отражение в хоре Фалика. Подобно тому как в блоковской поэзии возможно соединение самого высокого и самого низкого, проститутки из кабака и девушки из церковного хора, в музыке Фалика оказалось возможным соединение несоединимых жанров. В чуткой хоровой ткани тревожно вздрагивающий ритм сплел воедино ресторанное дно и звездные выси. (Мы не случайно вспомнили стихотворение "Девушка пела в церковном хоре", ибо в строфе, где говорится об "очарованной дали", на пение хора накладывается соло высокого чистого женского голоса, что сразу вызывает в памяти строки: "Так пел ее голос, летящий в купол", а также: "И голос был сладок, и лучи был тонок".)
И в результате оказывается, что, "вырезав"из блоковского стихотворения отдельные куски, композитор не отдалился от оригинала, а приблизился к нему(...) Не пропала и общая динамика стихотворения: нарастание напряжения к концу (...). Оно воплощено в постепенном усилении звучности. (...) Наконец, даже отсутствие последней замыкающей строфы оказывается художественно значимым. С одной стороны, это принципиальное многоточие, обрыв, как бы призывающий слушателя самого вспомнить не только подлинное окончание стихотворения, но и в целом контекст блоковской поэзии. С другой стороны, подчеркнуто традиционный танговый каданс на повторенном слове "цветут", расплывающийся в ресторанной изысканности, накладывает на всю музыку отпечаток едва уловимой иронии. Но это та ирония, в связи с которой Блок вспоминал Гейне: "Кто знает то состояние, о котором говорит одинокий Гейне: "Я не могу понять, где оканчивается ирония и начинается небо!"Ведь это - крик о спасении.
С теми, кто болен иронией, любят посмеяться... Не слушайте нашего смеха, слушайте ту боль, которая за ним..." (Цит. по кн.: Гинзбург Лидия. О лирике. - 1974, с.287)
Что же в итоге? Гениальное стихотворение Блока скомкано, искажено. Тот же сложный и смутный художественный косплекс, имя которому блоковское, передан в музыке с поразительной чуткостью.
Думается, что композитор допустил лишь одну неточность. Хор следовало назвать не "Незнакомка", а, допустим, первой строкой стихотворения - "По вечерам над ресторанами..."
Ибо не стихотворение Блока "Незнакомка"переведено Фаликом на язык музыки, но с помощью строф этого стихотворения передано блоковское видение мира. Блоковские строки становятся здесь своего рода эпиграфом, указанием на воссоздаваемую музыкой эмоционально-психологическую модель, своеобразными ключевыми знаками блоковской тональности. "Незнакомка"Фалика не тождественна "Незнакомке"Блока, но она безусловно написана в тональности блоковской "Незнакомки".
Из книги Бориса Каца "Стань музыкою, слово!"
https://www.youtube.com/watch?v=GQmKpvLqmxI
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
Цветут...
Любой читатель, знающий "Незнакомку", поймет, что мы имеем дело с недопустимым искажением оригинала. Из тринадцати строф стихотворения остались только шесть (1, 7-10 и 12). Выпущены важнейшие строфы, в том числе заключительная, безнадежно сбита строгая композиция, четко делившая образное пространство стихотворения на два мира: бессмысленный мир "испытанных остряков"и "пьяниц с глазами кроликов"и высокий мир поэта с глухими тайнами сокровищ души. Вследствие это сбит и важнейший стилистический контраст лексики: "очарованная даль"выступает как высокий поэтический символ именно на фоне скрипа уключин и женского визгапредшествующих строф. Вне данного фона это сочетание слов оказывается сглаженным и даже банальным. Наконец, исчезновение последней строфы убирает характеристику весьма сложного соотношения этих двух миров, столь важного для блоковского мироощущения. Казалось бы, "блоковское начало"при таком воспроизведении текста погублено.
Но именно этот текст положил ленинградский композитор Ю.Фалик в основу своего хора а капелла "Незнакомка". И именно этот хор оказался поразительной удачей музыкальной блокианы.
Собственно, удача была предопределена счастливым выбором жанра и тембра. Весь текст распет хором на стилизованную мелодию танго начала века. Жанр работает безотказно: никакой другой жанр не вызывал бы сч такой определенностью у слушателя ассоциации с "ресторанной эстетикой". Заметим, правда, что для самого Блока, видимо, музыкальная сторона "ресторанной культуры"воплощалась скорее в цыганском пении, а не в танго. "Незнакомка"написана в 1906 году. Танго придет на эстраду ресторанов несколько позже (курьезная деталь: в 1914 году исполнение танго было официально запрещено архиепископом Парижским). Но для современного восприятия эти временные границы стерты, и потому танго закономерно используется как знак бытовой музыкальной культуры широкого времени - "начала века", причем со специфическим оттенком "ресторанной лирики". Однако если бы композитор дал в своем сочинении просто танго и только танго, то из всей сложной блоковской картины мира в музыку вошли бы только остряки с заломленными котелками. Находка состоит в том, что дано хоровое танго: жанр попадает в чуждый для него тембр. Вместо привычного и неразрывно связанного с танго тембра ресторанного оркестра мы слышим тембр а капелльного хора в строгой аккордовой фактуре. И этот тембр вызывает ассоциации совершенно иного плана: аккорды хора а капелла тянут к своим истокам - к хоралу, к церковному молитвенному пению, к строю высоких мыслей и чувств.
Смешение столь несовместимых жанровых ассоциаций могло бы породить гротесковый эффект, допусти композитор хоть малейшую утрировку. Но дело в том, что оба жанра - и танго, и хорал - даны композитором лишь намеком. Танго представлено лишь синкопированным ритмическим рисунком, мелодия же его отличается строгой сдержанностью и лишена присущей обычно мелодиям танго открытой чувственности. Хорал намечен лишь тембром и фактурой. Такая штриховая наметка жанров позволяет вызываемым ими ассоциациям "низкого"и "высокого"планов без малейшего ощущения комизма сплестись в единый - парадоксальный - образ. Ю.Тынянов отмечал специфическую раздвоенность блоковского лирического героя: "Эмоциональная сила образа именно в этом колеблющемся двойном свете: и рыцарь, несущий на острие копья весну, и одновременно нечистый и продажный, с кругами синими у глаз - все сливается в предметно-неуловимый и вместе с тем эмоционально законченный образ (сумрак улиц городских)". Вот этот образ и нашел на редкость адекватное отражение в хоре Фалика. Подобно тому как в блоковской поэзии возможно соединение самого высокого и самого низкого, проститутки из кабака и девушки из церковного хора, в музыке Фалика оказалось возможным соединение несоединимых жанров. В чуткой хоровой ткани тревожно вздрагивающий ритм сплел воедино ресторанное дно и звездные выси. (Мы не случайно вспомнили стихотворение "Девушка пела в церковном хоре", ибо в строфе, где говорится об "очарованной дали", на пение хора накладывается соло высокого чистого женского голоса, что сразу вызывает в памяти строки: "Так пел ее голос, летящий в купол", а также: "И голос был сладок, и лучи был тонок".)
И в результате оказывается, что, "вырезав"из блоковского стихотворения отдельные куски, композитор не отдалился от оригинала, а приблизился к нему(...) Не пропала и общая динамика стихотворения: нарастание напряжения к концу (...). Оно воплощено в постепенном усилении звучности. (...) Наконец, даже отсутствие последней замыкающей строфы оказывается художественно значимым. С одной стороны, это принципиальное многоточие, обрыв, как бы призывающий слушателя самого вспомнить не только подлинное окончание стихотворения, но и в целом контекст блоковской поэзии. С другой стороны, подчеркнуто традиционный танговый каданс на повторенном слове "цветут", расплывающийся в ресторанной изысканности, накладывает на всю музыку отпечаток едва уловимой иронии. Но это та ирония, в связи с которой Блок вспоминал Гейне: "Кто знает то состояние, о котором говорит одинокий Гейне: "Я не могу понять, где оканчивается ирония и начинается небо!"Ведь это - крик о спасении.
С теми, кто болен иронией, любят посмеяться... Не слушайте нашего смеха, слушайте ту боль, которая за ним..." (Цит. по кн.: Гинзбург Лидия. О лирике. - 1974, с.287)
Что же в итоге? Гениальное стихотворение Блока скомкано, искажено. Тот же сложный и смутный художественный косплекс, имя которому блоковское, передан в музыке с поразительной чуткостью.
Думается, что композитор допустил лишь одну неточность. Хор следовало назвать не "Незнакомка", а, допустим, первой строкой стихотворения - "По вечерам над ресторанами..."
Ибо не стихотворение Блока "Незнакомка"переведено Фаликом на язык музыки, но с помощью строф этого стихотворения передано блоковское видение мира. Блоковские строки становятся здесь своего рода эпиграфом, указанием на воссоздаваемую музыкой эмоционально-психологическую модель, своеобразными ключевыми знаками блоковской тональности. "Незнакомка"Фалика не тождественна "Незнакомке"Блока, но она безусловно написана в тональности блоковской "Незнакомки".
Из книги Бориса Каца "Стань музыкою, слово!"
https://www.youtube.com/watch?v=GQmKpvLqmxI