Об этой повести я узнала от ![]()
greenbatи прочла ее на одном дыхании. На своих экскурсиях Татьяна Мэй встречает совсем еще не старых людей, уверяющих ее, что "так было необходимо", "другого выбора не было". Да и в ЖЖ они попадаются, и вовсе не только среди платных ботов. События на Украине помогли мне их распознать и отфрендить.
Радиоинженер-изобретатель Яков Исаакович Эфрусси (1900-1996) был арестован в 1937 году, а в 1996 году были напечатаны его воспоминания.
![]()
http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=189
Из душа меня повели в камеру. Уже в коридоре охватил удушливый, гнилой запах тюрьмы: пота, параши, чеснока, лука, махорочного и табачного дыма, а также чего-то еще, чему названия нет. Но это было не самым главным, человек привыкает ко всему, даже к запаху тюрьмы. Вскоре передо мной открыли большую, составленную из стальных прутьев дверь. Прямо за ней находились деревянные нары на уровне, вернее, несколько выше моих колен. Между нарами и дверью было небольшое пространство, в котором я смог, сев на нары, разместить ноги.
Разглядеть, что находилось дальше, нельзя было из-за темноты. Я слышал только тяжелое дыхание большого скопища спящих людей.
Через несколько дней после моего появления в камере «культстаросту» увели «с вещами», и Шавров предложил эту общественную нагрузку мне. Я ее принял. Мои обязанности заключались, во-первых, во встрече вновь прибывших, которые находились в шоковом состоянии и которых надо как-то успокоить; во-вторых, в организации вечеров самодеятельности.
Двум инженерам-теплотехникам я задал задачу: какому количеству людей эквивалентна одна голландская печка? Два дня они считали, спорили, ругались и наконец выдали согласованное решение: при одной топке в день — 15 человекам. Следовательно, у нас в камере было 10 голландских печек, потому так и жарко.
Привлекать население камеры, находящееся в подавленном состоянии, к выступлениям на вечерах самодеятельности было нелегко, однако иногда мне это удавалось. Находились декламаторы, помнившие чьи-то стихи, рассказчики анекдотов, певцы. Один врач, прибывший, кажется, из Сибири, прекрасно имитировал духовой оркестр. Он знал много маршей и вальсов, но наиболее эффектно звучал в его исполнении туш. Я сам выступал в качестве конферансье. Приведу одну из моих жалких острот, имевшую тем не менее большой успех. В конце вечера я сказал:
— Ленинградцы обладают плохой манерой бежать за своими галошами, когда концерт еще не окончен. У нас галоши не пропадут, и мы можем разойтись спокойно.
У нас в камере оказался инженер, разрабатывающий оборудование для производства бумаги. Он говорил, что таких специалистов в стране очень мало, и все они арестованы. Кстати, по его словам, такую же претензию он предъявил своему следователю. Тот ответил, что все это им известно, что их деятельность действительно отодвигает техническое развитие страны, по крайней мере, на 10 лет, но что политический выигрыш от проводимой компании полностью оправдывает этот регресс.
Обычно заключенные возвращались с допроса ранним утром, когда мы только начинали просыпаться. Однажды вернувшийся с допроса стал биться головой о стенку. Трое или четверо арестантов, и я в том числе, схватили его и начали ругать:
— Ты что, ополоумел? Стена — казенное имущество, ты можешь повредить штукатурку.
Он смотрел на нас безумными глазами, а мы продолжали на него кричать:
— Успокойся, ты не дома, а в тюремной камере, в порядочном обществе, и надо вести себя прилично.
Мы заставили его выпить воды. Руки у него тряслись, и кружка стучала по зубам. В конце концов его привели в сознательное состояние, и он смог рассказать нам со вздохами, причитаниями, неумелым матом и другими «лирическими отступлениями», что произошло после нескольких ночей допросов, когда следователю так и не удалось получить его подписи под заранее изготовленным протоколом, он сказал:
— Мне надоело с тобой возиться, скоро ты сам будешь просить, чтобы тебе дали протокол на подпись, а тебе не будут его давать.
Следователь повел его сам, без надзирателя, куда-то вниз по лестнице; они зашли в большую, ярко освещенную комнату, как он понял, пыточную камеру. По цементному полу полз полуодетый заключенный. Он держал в руке ручку и пытался подписать протокол, который был в руках следователя. Тот медленно отступал, заставляя бедного зека ползти за ним. А еще двое молодцов били его ногами по ребрам. При каждом ударе несчастный вскрикивал и пытался дотянуться до протокола, надеясь, что после подписи его перестанут бить, а следователь протокола не давал, стремясь всласть поиздеваться над беспомощным человеком.
Заставив прочувствовать это зрелище нашего бедолагу, следователь поинтересовался:
— Ну как, будем подписывать, или мне передать твое дело этому следователю?
Конечно, он все подписал и теперь ожидал расстрела.
Конечно, ожидать чего-нибудь хорошего в нашей горестной тюремной жизни казалось бессмысленным. Однако один из заключенных, судя по акценту, грузин, сумел найти светлое пятно на этом черном фоне. Через несколько дней после его акклиматизации в нашей камере он поделился со мной своими соображениями:
— Послушай, дорогой, что я тебе скажу. Здесь все говорят то, что думают, а там, на воле, это невозможно. Все врут — газеты, журналы, радио, кино; правда опасна, приходится лгать без конца, что очень противно. Стараешься говорить поменьше — вдруг скажешь не то, что надо. Единственное место в Советском Союзе, где существует свобода слова, где не надо бояться правды, это тюремная камера.Поэтому здесь хочется разговаривать, обмениваться мыслями о жизни, о политике, о нашей злосчастной судьбе.
Я был очень рад, что этот остроумный грузин сумел найти какое-то утешение в своей тяжелой доле.
Меня везли почему-то через Казань. В одной камере со мной находился инженер-химик, специалист по пороху, работавший ранее на Казанском пороховом заводе. В первые дни войны этот громадный завод взорвался. Мой новый знакомый был уверен, что причиной взрыва послужили ошибки персонала, вызванные отсутствием на заводе квалифицированных специалистов, поголовно арестованных в 1937 году, начальство же, конечно, считало взрыв результатом диверсии.
И вот заключительные строки воспоминаний Я. Эфрусси. Спустя 20-25 лет они звучат особенным образом.
Если измерять жизнь числом прожитых лет, то я очень богат. Я еще богаче, если оценивать ее количеством пережитых событий и полученных впечатлений, позитивных и негативных, и если учесть к тому же множество знакомств с интересными людьми. Но особенно ценно, что мне удалось дожить до полного краха КПСС (в прошлом ВКП(б) — партии, которая много горя принесла людям. Во время разрухи 1917 года эта партия сумела взять власть в России в свои руки, в 1918 году — разогнать Учредительное собрание и в дальнейшем совершать один «подвиг» за другим: победить в гражданской войне, уничтожить все другие партии, как правые, так и левые, установить в стране диктатуру своих вождей, назвав ее «диктатурой пролетариата»). Официальной целью дальнейшей деятельности партии являлась мировая революция, то есть завоевание власти над остальными пятью шестыми мира, поскольку над одной шестой она была уже завоевана (уделять внимание второй цели — обеспечению высокого уровня жизни партийному начальству, так называемой «номенклатуре» — я не буду). Для достижения мирового господства допустимы любые средства, в том числе полное уничтожение одной шестой, на которой власть уже завоевана.Конечно в протоколах и других партийных документах это «мероприятие» не упоминалось, но успешное выполнение его видно невооруженным глазом и без протоколов.
Было уничтожено примерно сто миллионов человек, то есть одна треть всего населения страны или две трети трудоспособного населения. В это число входят репрессированные — поодиночке, группами и целыми народами, сгнившие в лагерях, ликвидированные (крестьянство), уморенные голодом и погибшие в войнах. Большая часть территории страны была заражена радиоактивностью или ядовитыми химикатами; реки, озера и моря отравлены, рыба в них жить не может. Одно из морей — Аральское — уничтожено совсем. Почва была испорчена, воздух наполнен вредными примесями. Месторождения нефти и газа истощены, новые не подготовлены.
Все еще сохранившиеся силы страны были направлены на военную промышленность, в том числе атомную, ракетную и космическую, необходимые для завоевания мира. Поэтому гражданская промышленность и сельское хозяйство были развалены. Этому разрушению способствовало невежество руководителей КПСС, усиленное уверенностью в собственной компетентности во всех вопросах науки и искусства.
Оставшееся в живых население страны также было морально искалечено.Его отлучили от общечеловеческой морали, приучили ко лжи, воровству, лицемерию, подхалимству, воспитали в нем страх перед начальством, перед КПСС и КГБ. Для повышения своего уровня жизни требовалось не лучше работать, а искуснее лгать и лицемерить. Подхалимство ценилось выше таланта, партбилет стоил дороже, чем диплом доктора наук.
Надо заметить, что и теперь, когда бесчеловечная, преступная деятельность КПСС стала общеизвестной, некоторые члены ее остались верными коммунизму и выносят на митинги портреты Ленина и Сталина. По-видимому, они настолько пропитаны ложью, что уже не могут избавиться от нее. Не надо сердиться на них, надо их пожалеть.
Человечество накопило большой опыт в построении капитализма на базе феодального общества, задача же перехода к капитализму от тоталитаризма (недоношенного коммунизма) ставится впервые. К тому же строительный материал — население страны — сильно подпорчен семьюдесятью годами лжи и воровства, а перевоспитание его займет большое время, вероятно, два-три поколения.Хорошо уже и то, что за стремление к новому обществу не расстреливают и даже не арестовывают. Будем же надеяться, что все препятствия будут преодолены и Россия станет цивилизованной страной.
greenbatи прочла ее на одном дыхании. На своих экскурсиях Татьяна Мэй встречает совсем еще не старых людей, уверяющих ее, что "так было необходимо", "другого выбора не было". Да и в ЖЖ они попадаются, и вовсе не только среди платных ботов. События на Украине помогли мне их распознать и отфрендить. Радиоинженер-изобретатель Яков Исаакович Эфрусси (1900-1996) был арестован в 1937 году, а в 1996 году были напечатаны его воспоминания.
http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=189Из душа меня повели в камеру. Уже в коридоре охватил удушливый, гнилой запах тюрьмы: пота, параши, чеснока, лука, махорочного и табачного дыма, а также чего-то еще, чему названия нет. Но это было не самым главным, человек привыкает ко всему, даже к запаху тюрьмы. Вскоре передо мной открыли большую, составленную из стальных прутьев дверь. Прямо за ней находились деревянные нары на уровне, вернее, несколько выше моих колен. Между нарами и дверью было небольшое пространство, в котором я смог, сев на нары, разместить ноги.
Разглядеть, что находилось дальше, нельзя было из-за темноты. Я слышал только тяжелое дыхание большого скопища спящих людей.
Через несколько дней после моего появления в камере «культстаросту» увели «с вещами», и Шавров предложил эту общественную нагрузку мне. Я ее принял. Мои обязанности заключались, во-первых, во встрече вновь прибывших, которые находились в шоковом состоянии и которых надо как-то успокоить; во-вторых, в организации вечеров самодеятельности.
Двум инженерам-теплотехникам я задал задачу: какому количеству людей эквивалентна одна голландская печка? Два дня они считали, спорили, ругались и наконец выдали согласованное решение: при одной топке в день — 15 человекам. Следовательно, у нас в камере было 10 голландских печек, потому так и жарко.
Привлекать население камеры, находящееся в подавленном состоянии, к выступлениям на вечерах самодеятельности было нелегко, однако иногда мне это удавалось. Находились декламаторы, помнившие чьи-то стихи, рассказчики анекдотов, певцы. Один врач, прибывший, кажется, из Сибири, прекрасно имитировал духовой оркестр. Он знал много маршей и вальсов, но наиболее эффектно звучал в его исполнении туш. Я сам выступал в качестве конферансье. Приведу одну из моих жалких острот, имевшую тем не менее большой успех. В конце вечера я сказал:
— Ленинградцы обладают плохой манерой бежать за своими галошами, когда концерт еще не окончен. У нас галоши не пропадут, и мы можем разойтись спокойно.
У нас в камере оказался инженер, разрабатывающий оборудование для производства бумаги. Он говорил, что таких специалистов в стране очень мало, и все они арестованы. Кстати, по его словам, такую же претензию он предъявил своему следователю. Тот ответил, что все это им известно, что их деятельность действительно отодвигает техническое развитие страны, по крайней мере, на 10 лет, но что политический выигрыш от проводимой компании полностью оправдывает этот регресс.
Обычно заключенные возвращались с допроса ранним утром, когда мы только начинали просыпаться. Однажды вернувшийся с допроса стал биться головой о стенку. Трое или четверо арестантов, и я в том числе, схватили его и начали ругать:
— Ты что, ополоумел? Стена — казенное имущество, ты можешь повредить штукатурку.
Он смотрел на нас безумными глазами, а мы продолжали на него кричать:
— Успокойся, ты не дома, а в тюремной камере, в порядочном обществе, и надо вести себя прилично.
Мы заставили его выпить воды. Руки у него тряслись, и кружка стучала по зубам. В конце концов его привели в сознательное состояние, и он смог рассказать нам со вздохами, причитаниями, неумелым матом и другими «лирическими отступлениями», что произошло после нескольких ночей допросов, когда следователю так и не удалось получить его подписи под заранее изготовленным протоколом, он сказал:
— Мне надоело с тобой возиться, скоро ты сам будешь просить, чтобы тебе дали протокол на подпись, а тебе не будут его давать.
Следователь повел его сам, без надзирателя, куда-то вниз по лестнице; они зашли в большую, ярко освещенную комнату, как он понял, пыточную камеру. По цементному полу полз полуодетый заключенный. Он держал в руке ручку и пытался подписать протокол, который был в руках следователя. Тот медленно отступал, заставляя бедного зека ползти за ним. А еще двое молодцов били его ногами по ребрам. При каждом ударе несчастный вскрикивал и пытался дотянуться до протокола, надеясь, что после подписи его перестанут бить, а следователь протокола не давал, стремясь всласть поиздеваться над беспомощным человеком.
Заставив прочувствовать это зрелище нашего бедолагу, следователь поинтересовался:
— Ну как, будем подписывать, или мне передать твое дело этому следователю?
Конечно, он все подписал и теперь ожидал расстрела.
Конечно, ожидать чего-нибудь хорошего в нашей горестной тюремной жизни казалось бессмысленным. Однако один из заключенных, судя по акценту, грузин, сумел найти светлое пятно на этом черном фоне. Через несколько дней после его акклиматизации в нашей камере он поделился со мной своими соображениями:
— Послушай, дорогой, что я тебе скажу. Здесь все говорят то, что думают, а там, на воле, это невозможно. Все врут — газеты, журналы, радио, кино; правда опасна, приходится лгать без конца, что очень противно. Стараешься говорить поменьше — вдруг скажешь не то, что надо. Единственное место в Советском Союзе, где существует свобода слова, где не надо бояться правды, это тюремная камера.Поэтому здесь хочется разговаривать, обмениваться мыслями о жизни, о политике, о нашей злосчастной судьбе.
Я был очень рад, что этот остроумный грузин сумел найти какое-то утешение в своей тяжелой доле.
Меня везли почему-то через Казань. В одной камере со мной находился инженер-химик, специалист по пороху, работавший ранее на Казанском пороховом заводе. В первые дни войны этот громадный завод взорвался. Мой новый знакомый был уверен, что причиной взрыва послужили ошибки персонала, вызванные отсутствием на заводе квалифицированных специалистов, поголовно арестованных в 1937 году, начальство же, конечно, считало взрыв результатом диверсии.
И вот заключительные строки воспоминаний Я. Эфрусси. Спустя 20-25 лет они звучат особенным образом.
Если измерять жизнь числом прожитых лет, то я очень богат. Я еще богаче, если оценивать ее количеством пережитых событий и полученных впечатлений, позитивных и негативных, и если учесть к тому же множество знакомств с интересными людьми. Но особенно ценно, что мне удалось дожить до полного краха КПСС (в прошлом ВКП(б) — партии, которая много горя принесла людям. Во время разрухи 1917 года эта партия сумела взять власть в России в свои руки, в 1918 году — разогнать Учредительное собрание и в дальнейшем совершать один «подвиг» за другим: победить в гражданской войне, уничтожить все другие партии, как правые, так и левые, установить в стране диктатуру своих вождей, назвав ее «диктатурой пролетариата»). Официальной целью дальнейшей деятельности партии являлась мировая революция, то есть завоевание власти над остальными пятью шестыми мира, поскольку над одной шестой она была уже завоевана (уделять внимание второй цели — обеспечению высокого уровня жизни партийному начальству, так называемой «номенклатуре» — я не буду). Для достижения мирового господства допустимы любые средства, в том числе полное уничтожение одной шестой, на которой власть уже завоевана.Конечно в протоколах и других партийных документах это «мероприятие» не упоминалось, но успешное выполнение его видно невооруженным глазом и без протоколов.
Было уничтожено примерно сто миллионов человек, то есть одна треть всего населения страны или две трети трудоспособного населения. В это число входят репрессированные — поодиночке, группами и целыми народами, сгнившие в лагерях, ликвидированные (крестьянство), уморенные голодом и погибшие в войнах. Большая часть территории страны была заражена радиоактивностью или ядовитыми химикатами; реки, озера и моря отравлены, рыба в них жить не может. Одно из морей — Аральское — уничтожено совсем. Почва была испорчена, воздух наполнен вредными примесями. Месторождения нефти и газа истощены, новые не подготовлены.
Все еще сохранившиеся силы страны были направлены на военную промышленность, в том числе атомную, ракетную и космическую, необходимые для завоевания мира. Поэтому гражданская промышленность и сельское хозяйство были развалены. Этому разрушению способствовало невежество руководителей КПСС, усиленное уверенностью в собственной компетентности во всех вопросах науки и искусства.
Оставшееся в живых население страны также было морально искалечено.Его отлучили от общечеловеческой морали, приучили ко лжи, воровству, лицемерию, подхалимству, воспитали в нем страх перед начальством, перед КПСС и КГБ. Для повышения своего уровня жизни требовалось не лучше работать, а искуснее лгать и лицемерить. Подхалимство ценилось выше таланта, партбилет стоил дороже, чем диплом доктора наук.
Надо заметить, что и теперь, когда бесчеловечная, преступная деятельность КПСС стала общеизвестной, некоторые члены ее остались верными коммунизму и выносят на митинги портреты Ленина и Сталина. По-видимому, они настолько пропитаны ложью, что уже не могут избавиться от нее. Не надо сердиться на них, надо их пожалеть.
Человечество накопило большой опыт в построении капитализма на базе феодального общества, задача же перехода к капитализму от тоталитаризма (недоношенного коммунизма) ставится впервые. К тому же строительный материал — население страны — сильно подпорчен семьюдесятью годами лжи и воровства, а перевоспитание его займет большое время, вероятно, два-три поколения.Хорошо уже и то, что за стремление к новому обществу не расстреливают и даже не арестовывают. Будем же надеяться, что все препятствия будут преодолены и Россия станет цивилизованной страной.