Повесть о собаке, которая, входя в узкий проулок, где всегда неподвижно лежал огромный старый лохматый кобель, кралась на цыпочках, стараясь ступать как можно тише - втягивая внутрь когти, которые обычно при ходьбе громко царапают асфальт, и о ее хозяйке, которая была поражена, увидев этого кобеля коротко подстриженным, быстро бегающим и отзывающимся на кличку «Моника!»
* * *
Повесть о собаке-лабрадоре, которая выйдя из дома, увидела сидевшего на скамейке в садике у дома рабочего, подскочила к нему и выхватила у него из рук батон, и о ее хозяйке, которая побежала в ближайший магазин и купила рабочему другой батон, но тот его не взял; собака же лишилась завтрака, так как сожрала батон.
* * *
Повесть об овчарке, которая приехала в гости к бабушке хозяйки и пошла гулять в парк. Загнав на липу кошку, она каждый раз с тех пор - 2-3 раза в год на протяжении многих лет - приезжая к бабушке в гости, бегала к той липе, проверить, где кошка.
* * *
Повесть о вошедшей в пустой автобус девушке и решившей сесть на самое лучшее место; у одного была перемычка между окнами, у другого грязное окно, у третьего неудобная приступочка... Наконец сев, она поняла, что выбрала единственное сломанное сидение во всем автобусе.
* * *
Повесть об оркестранте, который видел дирижера в профиль, и тот напоминал ему зайца: два передних зуба выдаются вперед, ноги длинные, руки короткие, все время прыгает, говорит по делу, но оркестру поиграть дает не больше 2-3 тактов… Оркестрант развлекался как мог.
* * *
Повесть о Даниэле Баренбойме, который играл 24 прелюдии и фуги Баха в Тель Авивской филармонии, и публика усиленно кашляла не только между каждой фугой и следующей прелюдией, но и между прелюдией и фугой; Баренбойм попытался соединять прелюдию и фугу педалью, но публику оказалось трудно провести: каждый раз после последней ноты прелюдии она начинала громко кашлять; тогда Даниэль Баренбойм вынул из кармана белый платочек и демонстративно бесшумно высморкался – публика устроила ему овацию, но кашлять продолжала.
* * *
Повесть о пианисте Д.Т., который, видимо, устал читать в интернете о своих бесконечных гипертрофированных гримасах во время исполнения и сделал себе перед концертом анестезию мышц лица. Публика не могла понять, почему он сидит с неподвижным, каменным лицом, но к середине финала действие анестезии закончилось и пианист показал себя с обычной стороны: ни дать ни взять Раскольников, терзающийся из-за убитой старушки.
* * *
Повесть о собаке-лабрадоре, которая выйдя из дома, увидела сидевшего на скамейке в садике у дома рабочего, подскочила к нему и выхватила у него из рук батон, и о ее хозяйке, которая побежала в ближайший магазин и купила рабочему другой батон, но тот его не взял; собака же лишилась завтрака, так как сожрала батон.
* * *
Повесть об овчарке, которая приехала в гости к бабушке хозяйки и пошла гулять в парк. Загнав на липу кошку, она каждый раз с тех пор - 2-3 раза в год на протяжении многих лет - приезжая к бабушке в гости, бегала к той липе, проверить, где кошка.
* * *
Повесть о вошедшей в пустой автобус девушке и решившей сесть на самое лучшее место; у одного была перемычка между окнами, у другого грязное окно, у третьего неудобная приступочка... Наконец сев, она поняла, что выбрала единственное сломанное сидение во всем автобусе.
* * *
Повесть об оркестранте, который видел дирижера в профиль, и тот напоминал ему зайца: два передних зуба выдаются вперед, ноги длинные, руки короткие, все время прыгает, говорит по делу, но оркестру поиграть дает не больше 2-3 тактов… Оркестрант развлекался как мог.
* * *
Повесть о Даниэле Баренбойме, который играл 24 прелюдии и фуги Баха в Тель Авивской филармонии, и публика усиленно кашляла не только между каждой фугой и следующей прелюдией, но и между прелюдией и фугой; Баренбойм попытался соединять прелюдию и фугу педалью, но публику оказалось трудно провести: каждый раз после последней ноты прелюдии она начинала громко кашлять; тогда Даниэль Баренбойм вынул из кармана белый платочек и демонстративно бесшумно высморкался – публика устроила ему овацию, но кашлять продолжала.
* * *
Повесть о пианисте Д.Т., который, видимо, устал читать в интернете о своих бесконечных гипертрофированных гримасах во время исполнения и сделал себе перед концертом анестезию мышц лица. Публика не могла понять, почему он сидит с неподвижным, каменным лицом, но к середине финала действие анестезии закончилось и пианист показал себя с обычной стороны: ни дать ни взять Раскольников, терзающийся из-за убитой старушки.