Не смогла не отреагировать на пост ![]()
alena_15http://alena-15.livejournal.com/
Ну, и вот... Простите, что так много. Но ведь это не обязательно...
Когда я была маленькая, то больше всех на свете любила бабушку. У неё был очень тихий, нежный, ровный характер. Невозможно было представить её раздражённой, рассерженной, чертыхающейся. Даже крикнуть для неё было проблемой. Когда ей надо было громко позвать кошку из леса или дедушку с огорода, её щёки и шея как-то неестественно напрягались, и голос срывался, но громким не получался. Поэтому она предпочитала пройти к дедушке на огород и обычным голосом позвать его.
Так же невозможно было представить её в порыве нежности обнимающей или целующей кого-то из нас. Но если кому-то требовалась помощь, если кто-то заболевал, она немедленно бросалась хлопотать, утешать. Наши проблемы она переживала по ночам, так как днём была занята повседневной работой по дому. До конца своих дней она говорила: «Я вот тут ночью не спала, всё думала, как тебе поступить, что можно придумать, и мне пришла в голову мысль...»
Однажды мамина подруга Людочка Григорьева попросила бабушку полдня присмотреть за её полуторагодовалой дочкой Линой, которую некуда было девать, а дело у неё было очень важное. Бабушка согласилась, и Людочка привезла Линочку к нам на Тверскую. Когда Людочка увидела, как ласково бабушка взяла ребёнка на руки, она просто застыла от восторга, говоря, что о такой нежности можно только мечтать. Бабушкина нежность и мягкость идеально подошли бы для работы детским врачом, детской медсестрой, особенно в родильном доме. Тут пригодились бы и бабушкина точность, пунктуальность, аккуратность и консервативность мышления, такие важные в медицине. К сожалению, всю свою жизнь бабушка прокорпела над цифрами, работая бухгалтером в Трамвайно-троллейбусном управлении.
Дедушка, в отличие от бабушки, был весьма экспансивен, мог рассердиться, раскричаться. Бабушка всегда сносила всё молча, а когда мы пытались заступиться за неё, останавливала нас, чтобы мы не раздували огонь. Если она расстраивалась так, что слёзы близко подступали к глазам, то он в ужасе, что расстроил её, ходил за ней по комнате, приговаривая: «Лиз! Моя дорогая Лиз!» - пока она не успокаивалась.
Бабушка представлялась мне совершенной красавицей. До 65 лет она выглядела очень молодо, лет на 40-45. В Борисовке у мамы был один поклонник, Жоржик Иванов, которому действительно было примерно 45 лет. Он очень сердился, что его принимают за мужа бабушки, в то время как он тщетно добивается благосклонности мамы.
У бабушки была смуглая, гладкая кожа без морщин, большие светло-карие глаза, после 70 лет ставшие тёмно-карими, длинные чёрные волосы, яркие губы, которые она никогда не красила, прямой нос с горбинкой, покатые плечи. В бане я восхищалась её большим круглым животом, который никогда не отвисал, и красивым большим задом, до которого было далеко всем рубенсовским и кустодиевским красавицам. Её белые ноги были изумительной формы, а огромные вены, бороздившие их, на мой взгляд, ничуть не портили их красоту.
Её тонкую нежную кожу ценила не только я. Когда летом дедушка, бабушка и я спали в Борисовке все в одной комнате, комары нас мало тревожили – они всегда предпочитали бабушку.
Главным своим делом бабушка считала приготовление пищи, хотя она совсем не любила этого занятия. Но у дедушки с 1927 года была язва двенадцатиперстной кишки, и он каждые два часа чувствовал боль в животе, которую можно было нейтрализовать с помощью каши. Поэтому, кроме завтрака, обеда и ужина бабушка ежедневно готовила геркулесовую кашу, чтобы в случае надобности дедушка мог бы её моментально разогреть и утишить боль. В 30-е годы в магазине на Стрелке (между Суворовским пр. и ул. Смольного) рано утром продавалось парное мясо. Узнав, что парное мясо очень хорошо для язвенных больных, бабушка приноровилась ежедневно приходить туда и покупала 100 граммов этого мяса. Но советские люди были бдительны, заподозрили в ней спекулянтку и вызвали милицию. «Вот она! Каждый день покупает! Кому перепродаёт?» Бабушку повели в милицию разбираться. Она переживала, что дедушка дома один, с маленькой Валей, не знает, что с ней, и не может на работу пойти. Но её быстро отпустили, и дедушка не успел ещё как следует разволноваться.
Дедушка почти всегда был доволен бабушкиной стряпнёй. Иное дело дочери. Если Вале нравилась бабушкина пища, она с удовольствием говорила: «Вкусно, как в столовой». Тут необходимо заметить, что пищу в советских столовых (по крайней мере, в Ленинграде) обычно можно было взять в рот только в нетрезвом виде, но в любом случае отравиться было гораздо легче, чем получить удовольствие от еды. У Вали, впрочем, был собственный опыт питания в столовой Академии Наук и в закрытой лаборатории, где было спецснабжение, поэтому в её устах «как в столовой» звучало действительно как похвала. У мамы же выражение «как в столовке» было ругательным, она говорила, что там готовят «на машинном масле».
Мама, изнемогая от однообразия бабушкиных харчей, с 8 лет сама успешно занялась готовкой и вполне преуспела. Но я очень любила всё, что готовила бабушка (пока не села на диету), старалась у неё учиться и помогать.
Готовую пищу бабушка старалась красиво подать, но приготовление еды было для неё действительно тяжело, так как ей трудно было делать два дела одновременно; сначала она готовила суп, потом второе, и это занимало у неё много времени.
Кроме приготовления пищи, бабушка ещё считала нужным прибираться в квартире. Грязь и хлам, беспорядок она терпеть не могла. Она учила меня: «Главное, на что обращаешь внимание, входя в комнату, это кровать, стол и пол. Если ты постелишь постель и приберёшь стол, уже можно будет войти в комнату. Ну, а если ещё и пол подмести, то совсем хорошо». Уборку квартиры она считала своей обязанностью и претензий к домашним никаких не имела. Культа из чистоты тоже не делала. Однажды, когда она ещё работала, почему-то оказался несколько недель немытым пол. Постепенно он становился всё более грязным, но никто друг другу ничего об этом не говорил. Как-то мама пришла из школы раньше обычного, вымыла пол и ушла к подруге. К вечеру пришёл дедушка с мыслью, что неплохо бы пол помыть и начал его мыть. Тут пришла мама и удивилась. «Что это ты делаешь? Я уже вымыла!» - «Да? А я-то смотрю, что как-то легко пол мыть, оказывается, он уже чистый...»
Обилия безделушек, картинок бабушка не переносила, у неё начинало рябить в глазах, если на стенах было слишком много всего развешано. Поэтому у дедушки в квартире никаких излишеств не было. Посторонних запахов бабушка не выносила, у неё даже от цветов могла разболеться голова, поэтому никаких духов в доме не употребляли.
После того, как всё приготовлено и вымыто, бабушка любила присесть и почитать. Валя приносила с работы журналы – «Новый мир», «Юность», «Неву» и другие, и она читала сама или Валя читала вслух, а бабушка и дедушка слушали. Любила бабушка книги из серии «Жизнь замечательных людей» - взахлёб рассказывала мне о Швейцере, Рахманинове, Марии Кюри, Циолковском. Книгой Репина «Далёкое близкое» зачитывались и бабушка, и Валя, и дедушка. Бабушка любила и стихи, часто цитировала мне Пушкина.
У бабушки была одна подруга – Мария Кузьминична Разумовская, они дружили на протяжении 70 лет. Познакомились они, когда бабушке было 18 лет, обе работали на Балтийском судостроительном заводе. Через пару лет Мария Кузьминична пригласила бабушку на свою свадьбу. Жених же Марии Кузьминичны пригласил на свою свадьбу своего друга – Бориса Павловича, там они с бабушкой познакомились, а потом поженились.
М.К.Разумовская работала на заводе и училась в педагогическом институте. Потом она пошла в школу преподавать русский язык и литературу, а впоследствии стала заслуженной учительницей РСФСР.
Была Мария Кузьминична, как и её муж Дмитрий Михайлович, тихим, интеллигентным человеком, ещё более деликатным, чем бабушка, и даже, я бы сказала, аристократичным. Оба они с Дмитрием Михайловичем были из Костромы или Костромской области.
Когда Марии Кузьминичне было около 80 лет, а её сыну Мише – 50, он внезапно уехал в Уссурийск и через некоторое время стал настойчиво звать Марию Кузьминичну к себе. Никто не мог понять, почему Миша бросил налаженную жизнь*, но после тяжелых раздумий мать решила последовать за сыном. Поэтому последние 15 лет бабушка и Мария Кузьминична общались только в письменном виде.
Бабушка родилась 28 апреля 1906 года в купеческой семье. В советские времена она всегда писала в анкетах о социальном происхождении: «из крестьян». Когда я спросила, почему, она пояснила, что из двух основных классов – рабочих и крестьян – она выбирала более близкое к истине. Тем более что по рождению её отец, Сергей Иванович Платонов, действительно был крестьянином деревни Рябцево Рузского уезда, Ащеринской волости, Московской губернии. Но к моменту создания семьи он работал приказчиком в магазине брата Григория Ивановича на углу улиц Знаменской (ул.Восстания) и Жуковского. Старшие дети учились в школе на Греческом проспекте. В 1915 году Сергей Иванович умер. Вскоре произошла Октябрьская революция, началась гражданская война. Бабушкина мама Екатерина Борисовна (в девичестве Зобова) с шестью детьми скиталась по России (Сызрань, Оренбург), пока в 1920 году не скончалась в эпидемию холеры. Дети поехали к дедушке в Московскую область. По окончании школы бабушка должна была работать. Об учёбе речи уже не шло.
В 1924 году бабушка с младшей сестрой Маней вернулась в Петроград и поселилась у дяди Григория Ивановича на углу Бородинской ул. и Фонтанки. В 1927-1928 году происходило «уплотнение». Семью дяди Гриши выселили в Павловск (может быть, как нэпмана, тот, в прошлом купец, и при НЭПе занимался торговлей), а бабушку и Маню – как сирот – оставили в бывшей дядиной квартире.
В целом судьба бабушки сложилась счастливо. Кроме отрочества, её жизнь происходила без потрясений. Её старшая сестра Сима, однако, говорила, что ей такая спокойная, благополучная жизнь была бы наказанием. Где кипение страстей, где взлёты и стремления?
О страстях в жизни бабушки говорить, безусловно, не приходится, чему она очень радовалась. Она жалела маму, что та вышла замуж по сильной любви, ей это было мало понятно. «Ты, Инес, не смотри, что там – красивый ли, умный ли, остроумный ли. Смотри, чтобы был порядочный, честный», - учила она меня. Любимый, желанный, милый, - таких понятий у неё не было.
Вышла замуж бабушка после пятилетнего знакомства с дедушкой. Когда бабушка училась на бухгалтерских курсах, дедушка провожал её до дома и был хорошо знаком с семьёй дяди Григория Ивановича, с его сыновьями Серафимом и Вячеславом. Когда он ей сделал предложение (требуя ответить немедленно), ход её размышлений был таков: «Я его знаю давно, человек он надёжный. Он любит маленьких детей; следовательно, будет любить и моих детей, а если будет любить наших детей, то и меня вряд ли обидит. А мне уже 25 лет, пора выходить замуж». Такой ход рассуждений привёл к положительному ответу.
При этом бабушка вспоминала, что у неё был ещё один знакомый, делавший ей предложение. Звали его Павлуша Харин, был он тогда студентом, и ей очень нравился. Она всё время с ним хохотала. Однажды, рассмешив её чем-то, он внезапно спросил: «Вы, конечно, не выйдете замуж за бедного студента?» Формулировка вопроса предполагала отрицательный ответ. «Конечно, нет», - продолжая смеяться, ответила бабушка, о чём впоследствии сожалела. Больше Павлушу она не видела.
Дедушка рассказывал, что в их компании (к слову сказать, вся эта компания 25-летних людей обращалась друг у другу на «Вы» и по имени-отчеству) был ещё один бабушкин поклонник, но тот даже предложения не делал. Он опасался, что она его разорит на наряды, ведь такие красивые девушки любят хорошо одеваться... Бабушка, конечно, любила наряжаться, но будучи человеком рационального склада ума, в тех тяжёлых условиях, которые выпали на их долю, сообразовывала желания с возможностями, и скорее можно было упрекнуть её в излишней бережливости, чем в расточительности. Когда бабушка и дедушка справляли золотую свадьбу, бабушка сказала дедушке: «Ты мне даже кольца никогда не подарил». Дедушка изумился: «А разве ты хотела? Мне и в голову это не приходило!»
Когда бабушка вышла замуж (1 декабря 1931 года), она поначалу жила в дедушкиной комнате в Максимилиановском переулке. С маленькой Валей она ходила гулять к Медному всаднику, относя её туда на ручках, так как колясок не было и в помине.
В это время вследствие коллективизации в СССР начался голод, особенно жестокий на Украине и в Чернозёмной полосе России. Дедушка посылал родным в Борисовку толокно, которое покупал в буфете на работе, и этим спас их от смерти. Оставаться в голодной Борисовке сёстрам и братьям не хотелось, а Ленинград благодаря щедрому брату казался землёй обетованной. На Максимилиановский переулок к брату приехали: Мария, Николай и Антонина, а вслед за ними и мать дедушки. В комнате стало вместе с маленькой Валей 7 человек. Бабушка снова взяла Валю на ручки и пошла уже не погулять, а жить к сестре Мане в Лештуков переулок.
Маня к тому времени тоже вышла замуж и родила дочку Таню. У обеих сестёр были приходящие мужья: Витя Тарабакин, муж Мани, и дедушка приходили к своим женам по очереди. И бабушка, и дедушка – не знаю, как Маня – вспоминали об этом как о радостном периоде жизни. Семья Тарабакиных была для меня самой интересной и приятной из всех родственников. И тётя Маня, и дядя Витя были людьми жизнерадостными, общительными, гостеприимными. Дядя Витя был квалифицированный строитель, работал на военных и гражданских стройках от Польши до Дальнего Востока, послушать его рассказы было всегда интересно. Он любил футбол, преферанс, хорошо играл в шахматы и был дружен с самим Корчным. У тёти Мани был от природы поставленный голос, она любила музыку и очень хорошо пела. (Двоюродная сестра бабушки и Мани, Александра Григорьевна, пела в хоре Мариинского театра.)
Летом 1935 года дедушка получил квартиру на Тверской улице, семья смогла воссоединиться.
Летом следующего года дедушка решил, что пользовавшиеся его жилплощадью родные могут теперь отплатить взаимностью и послал бабушку с Валей на лето в Борисовку. Но мать дедушки приняла их так, что кроткая бабушка в тот же день развернулась на 180 градусов и вернулась в Ленинград. Позже, когда бабушке уже было под 80, выяснилось, что неприязненное отношение родственников дедушки к бабушке объяснялось не только их «милым» характером, но и антисемитизмом. Всю жизнь они были уверены, что бабушка еврейка. Смуглая маленькая брюнетка, подозрительный нос, картавит, водки не пьёт, матом не ругается. Конечно, нерусская! Тщетно дедушка пытался разуверить свою сестру.
Во времы войны бабушке с дочерьми удалось вовремя покинуть Ленинград. Детей тогда отправляли отдельно. Но маленькая Катя была в больнице по случаю скарлатины, и Валю отправили одну с каким-то детским садом в Ярославскую область. Бабушка с Катей поехали туда, и всю дорогу тряслись от страха, что разминутся с ней: на промежуточных станциях они встречали детские сады, возвращающиеся в Ленинград. Многие сады эвакуировали по южному направлению, предусмотренному во время финской кампании, но там уже были немцы, и детей отправляли обратно. Через 2 недели уехал на место военной службы и дедушка, это был последний эшелон из окружённого Ленинграда.
В эвакуации бабушка с Валей и Катей жила в Татарии, пос. Сокольи Горы (Соколки) – пристани, где Вятка впадает в Каму. Оказавшись в Ярославской области, бабушка получила письмо от жены дедушкиного друга Михаила Иосифовича Серебряного, Ольги Семёновны, что в Соколках можно найти работу и жильё, и они поехали туда. Бабушка работала в конторе «Леспродторга». Кроме зарплаты, приходилось держать ещё курочку и козлёнка. Забота о животных и о маленькой Кате лежала и на плечах 8-10-летней Вали. Поначалу Валя даже не могла посещать школу, так как не с кем было оставить Катю. Изумлённая такой причине учительница предложила оставлять Катю с её маленьким сыном на попечении её матери.
Весной 1942 года к бабушке в Соколки приехали сестры Маня и Сима с детьми Таней и Мариком, их вывезли из блокадного Ленинграда по «Дороге Жизни» (по пути их где-то лечили, откармливали), но для них в посёлке не нашлось работы и спустя некоторое время они уехали в Казань.
Бабушке повезло: муж оказался преданным, не был репрессирован и не был убит во время войны. Так как она с юности и во время войны почти всё время работала, то смогла выйти на пенсию вовремя, в 55 лет. Её сестры, сидевшие с маленькими детьми дома и не работавшие во время войны, были вынуждены работать до 70 лет, чтобы заработать пенсию. Маня (также бухгалтер) работала на старости лет уборщицей, а сестра Валя - гардеробщицей в суде. Приходя к бабушке, она взахлёб рассказывала о судебных процессах, но бабушка просила её замолчать.
Проблем с поведением и обучением дочерей не было: Валя была золотая медалистка, Катя училась на 4 и 5, обе помогали в работе по дому. Бабушка приносила им с работы из библиотеки Шекспира, Шиллера, Фейхтвангера, а также русскую классику по школьной программе.
В 50-е годы дедушка стал хорошо зарабатывать, но это мало отразилось на интерьере квартиры. Мама занималась музыкой, ей купили рояль. Материальные потребности бабушки и дедушки всегда были самые скромные, они привыкли к послевоенному столу, стульям, шкафу, и так никогда и не поменяли их. Копить, покупать не было их страстью. Скупостью они тоже не отличались, постоянно помогали дедушкиным младшим сёстрам. С середины 50-х годов бабушка с дедушкой стали ездить отдыхать в Анапу, Феодосию, Евпаторию, Кисловодск.
Когда бабушка и мама-школьница однажды пришли к дедушке на работу, его сослуживцы изумились их счастливому, безмятежному виду: они просто излучали радость и умиротворённость.
Однажды дедушка отметил их с бабушкой сходство с гоголевскими старосветскими помещиками. Бабушкина заботливость очень напоминала ему заботливость Пульхерии Ивановны.
Когда дедушке было 76 лет, а бабушке – 71, они купили дачу вблизи Борисовки, бабушка вслед за дедушкой увлеклась огородничеством. Они проводили в Красном Кутке по полгода: уезжали в конце апреля, а возвращались в начале октября. Дедушка копал, рыхлил, поливал, а бабушка сажала, полола. Вместе они радовались взошедшей редиске, огурцам, завязавшимся помидорам и перцу. Бабушка консервировала, варила варенье, продавала излишки выращенной земляники, посылала в Ленинград дочерям посылки.
Бабушке нравился вид из окна и с участка: за огородом текла река, простирался луг, а за ним заповедник и его молодые (столетние) сосновые посадки. Не раз она говорила мне: «Посмотри, какие облака, какой закат, какое освещение! Ведь если это нарисовать, никто не поверит, что так и есть в действительности!»
Чёткий режим дня, постоянная привычка к диетической пище, неупотребление никаких химических лекарств, отсутствие страстей и неисполнимых мечтаний, физическая активность до самых последних дней («Надо двигаться, а не то мышцы атрофируются!» - повторяла бабушка не раз) позволили ей прожить долгую спокойную жизнь. До 97 лет она не дожила 10 дней, сохраняя ясность ума и относительную физическую активность. Она писала мне письма, готовила еду. Вот что она писала мне в возрасте 92 лет:
«Дорогая Инесса! 23 июня /1998г./
Очень рады были услышать твой голос. Хотя по телефону говорила Валя, я всё равно была с вами в это время... Следующее письмо будем посылать тебе на новый адрес. Как-то вы переедете на новую квартиру. Если будет возможность, опиши, что она из себя представляет. Сколько комнат, каких, на каком этаже, куда выходят окна и т.д.
Рады, что дети перешли в следующий класс с большими успехами, а Валюс привыкает к своим процедурам. Также опиши свой рабочий день с раннего утра до поздней ночи. Вспоминаю, как я вставала утром в 6 часов, готовила, отправляла всех на работу (учебу), а сама в 9,5 часов ехала на свою работу. Возвращалась домой после 7 вечера. Почти ничего не читала, не смотрела телевизор. Вот в театр и концерты периодически ходила. Люблю очень музыку, пение.
Недавно мы с Валей познакомились с одной парой. Люди интересные. Муж во время войны дошёл до самого Берлина, жена была врачом. Сейчас они на пенсии. Встречаемся в Смольнинском саду. Самое же главное – она удивительно хорошо поёт. Так хочется смотреть на неё и слушать, слушать. Сердце немного сжимается, а сама где-то витаешь.
Иногда Валя устраивает концерт. Она взяла у Кати проигрыватель (наш испортился) и ставит пластинки, которых у неё великое множество. Тоже очень приятно. Заботы, хлопоты куда-то улетучиваются, а сама витаешь в звуках... С тётей Маней каждый день говорим по телефону, тётя Валя долго болела и вот сегодня узнали, что вчера она умерла. Жаль, но ничего не поделаешь. Каждый живёт столько, сколько ему положено...»
Такими же ясными и чёткими были её письма до 2003 года.
После смерти мамы в 2002 году бабушка стала ждать своей. «Ты не представляешь, как мне надоело, ведь я не привыкла жить так долго!»- говорила она.
alena_15http://alena-15.livejournal.com/Ну, и вот... Простите, что так много. Но ведь это не обязательно...
Когда я была маленькая, то больше всех на свете любила бабушку. У неё был очень тихий, нежный, ровный характер. Невозможно было представить её раздражённой, рассерженной, чертыхающейся. Даже крикнуть для неё было проблемой. Когда ей надо было громко позвать кошку из леса или дедушку с огорода, её щёки и шея как-то неестественно напрягались, и голос срывался, но громким не получался. Поэтому она предпочитала пройти к дедушке на огород и обычным голосом позвать его.
Так же невозможно было представить её в порыве нежности обнимающей или целующей кого-то из нас. Но если кому-то требовалась помощь, если кто-то заболевал, она немедленно бросалась хлопотать, утешать. Наши проблемы она переживала по ночам, так как днём была занята повседневной работой по дому. До конца своих дней она говорила: «Я вот тут ночью не спала, всё думала, как тебе поступить, что можно придумать, и мне пришла в голову мысль...»
Однажды мамина подруга Людочка Григорьева попросила бабушку полдня присмотреть за её полуторагодовалой дочкой Линой, которую некуда было девать, а дело у неё было очень важное. Бабушка согласилась, и Людочка привезла Линочку к нам на Тверскую. Когда Людочка увидела, как ласково бабушка взяла ребёнка на руки, она просто застыла от восторга, говоря, что о такой нежности можно только мечтать. Бабушкина нежность и мягкость идеально подошли бы для работы детским врачом, детской медсестрой, особенно в родильном доме. Тут пригодились бы и бабушкина точность, пунктуальность, аккуратность и консервативность мышления, такие важные в медицине. К сожалению, всю свою жизнь бабушка прокорпела над цифрами, работая бухгалтером в Трамвайно-троллейбусном управлении.
Дедушка, в отличие от бабушки, был весьма экспансивен, мог рассердиться, раскричаться. Бабушка всегда сносила всё молча, а когда мы пытались заступиться за неё, останавливала нас, чтобы мы не раздували огонь. Если она расстраивалась так, что слёзы близко подступали к глазам, то он в ужасе, что расстроил её, ходил за ней по комнате, приговаривая: «Лиз! Моя дорогая Лиз!» - пока она не успокаивалась.
Бабушка представлялась мне совершенной красавицей. До 65 лет она выглядела очень молодо, лет на 40-45. В Борисовке у мамы был один поклонник, Жоржик Иванов, которому действительно было примерно 45 лет. Он очень сердился, что его принимают за мужа бабушки, в то время как он тщетно добивается благосклонности мамы.
У бабушки была смуглая, гладкая кожа без морщин, большие светло-карие глаза, после 70 лет ставшие тёмно-карими, длинные чёрные волосы, яркие губы, которые она никогда не красила, прямой нос с горбинкой, покатые плечи. В бане я восхищалась её большим круглым животом, который никогда не отвисал, и красивым большим задом, до которого было далеко всем рубенсовским и кустодиевским красавицам. Её белые ноги были изумительной формы, а огромные вены, бороздившие их, на мой взгляд, ничуть не портили их красоту.
Её тонкую нежную кожу ценила не только я. Когда летом дедушка, бабушка и я спали в Борисовке все в одной комнате, комары нас мало тревожили – они всегда предпочитали бабушку.
Главным своим делом бабушка считала приготовление пищи, хотя она совсем не любила этого занятия. Но у дедушки с 1927 года была язва двенадцатиперстной кишки, и он каждые два часа чувствовал боль в животе, которую можно было нейтрализовать с помощью каши. Поэтому, кроме завтрака, обеда и ужина бабушка ежедневно готовила геркулесовую кашу, чтобы в случае надобности дедушка мог бы её моментально разогреть и утишить боль. В 30-е годы в магазине на Стрелке (между Суворовским пр. и ул. Смольного) рано утром продавалось парное мясо. Узнав, что парное мясо очень хорошо для язвенных больных, бабушка приноровилась ежедневно приходить туда и покупала 100 граммов этого мяса. Но советские люди были бдительны, заподозрили в ней спекулянтку и вызвали милицию. «Вот она! Каждый день покупает! Кому перепродаёт?» Бабушку повели в милицию разбираться. Она переживала, что дедушка дома один, с маленькой Валей, не знает, что с ней, и не может на работу пойти. Но её быстро отпустили, и дедушка не успел ещё как следует разволноваться.
Дедушка почти всегда был доволен бабушкиной стряпнёй. Иное дело дочери. Если Вале нравилась бабушкина пища, она с удовольствием говорила: «Вкусно, как в столовой». Тут необходимо заметить, что пищу в советских столовых (по крайней мере, в Ленинграде) обычно можно было взять в рот только в нетрезвом виде, но в любом случае отравиться было гораздо легче, чем получить удовольствие от еды. У Вали, впрочем, был собственный опыт питания в столовой Академии Наук и в закрытой лаборатории, где было спецснабжение, поэтому в её устах «как в столовой» звучало действительно как похвала. У мамы же выражение «как в столовке» было ругательным, она говорила, что там готовят «на машинном масле».
Мама, изнемогая от однообразия бабушкиных харчей, с 8 лет сама успешно занялась готовкой и вполне преуспела. Но я очень любила всё, что готовила бабушка (пока не села на диету), старалась у неё учиться и помогать.
Готовую пищу бабушка старалась красиво подать, но приготовление еды было для неё действительно тяжело, так как ей трудно было делать два дела одновременно; сначала она готовила суп, потом второе, и это занимало у неё много времени.
Кроме приготовления пищи, бабушка ещё считала нужным прибираться в квартире. Грязь и хлам, беспорядок она терпеть не могла. Она учила меня: «Главное, на что обращаешь внимание, входя в комнату, это кровать, стол и пол. Если ты постелишь постель и приберёшь стол, уже можно будет войти в комнату. Ну, а если ещё и пол подмести, то совсем хорошо». Уборку квартиры она считала своей обязанностью и претензий к домашним никаких не имела. Культа из чистоты тоже не делала. Однажды, когда она ещё работала, почему-то оказался несколько недель немытым пол. Постепенно он становился всё более грязным, но никто друг другу ничего об этом не говорил. Как-то мама пришла из школы раньше обычного, вымыла пол и ушла к подруге. К вечеру пришёл дедушка с мыслью, что неплохо бы пол помыть и начал его мыть. Тут пришла мама и удивилась. «Что это ты делаешь? Я уже вымыла!» - «Да? А я-то смотрю, что как-то легко пол мыть, оказывается, он уже чистый...»
Обилия безделушек, картинок бабушка не переносила, у неё начинало рябить в глазах, если на стенах было слишком много всего развешано. Поэтому у дедушки в квартире никаких излишеств не было. Посторонних запахов бабушка не выносила, у неё даже от цветов могла разболеться голова, поэтому никаких духов в доме не употребляли.
После того, как всё приготовлено и вымыто, бабушка любила присесть и почитать. Валя приносила с работы журналы – «Новый мир», «Юность», «Неву» и другие, и она читала сама или Валя читала вслух, а бабушка и дедушка слушали. Любила бабушка книги из серии «Жизнь замечательных людей» - взахлёб рассказывала мне о Швейцере, Рахманинове, Марии Кюри, Циолковском. Книгой Репина «Далёкое близкое» зачитывались и бабушка, и Валя, и дедушка. Бабушка любила и стихи, часто цитировала мне Пушкина.
У бабушки была одна подруга – Мария Кузьминична Разумовская, они дружили на протяжении 70 лет. Познакомились они, когда бабушке было 18 лет, обе работали на Балтийском судостроительном заводе. Через пару лет Мария Кузьминична пригласила бабушку на свою свадьбу. Жених же Марии Кузьминичны пригласил на свою свадьбу своего друга – Бориса Павловича, там они с бабушкой познакомились, а потом поженились.
М.К.Разумовская работала на заводе и училась в педагогическом институте. Потом она пошла в школу преподавать русский язык и литературу, а впоследствии стала заслуженной учительницей РСФСР.
Была Мария Кузьминична, как и её муж Дмитрий Михайлович, тихим, интеллигентным человеком, ещё более деликатным, чем бабушка, и даже, я бы сказала, аристократичным. Оба они с Дмитрием Михайловичем были из Костромы или Костромской области.
Когда Марии Кузьминичне было около 80 лет, а её сыну Мише – 50, он внезапно уехал в Уссурийск и через некоторое время стал настойчиво звать Марию Кузьминичну к себе. Никто не мог понять, почему Миша бросил налаженную жизнь*, но после тяжелых раздумий мать решила последовать за сыном. Поэтому последние 15 лет бабушка и Мария Кузьминична общались только в письменном виде.
Бабушка родилась 28 апреля 1906 года в купеческой семье. В советские времена она всегда писала в анкетах о социальном происхождении: «из крестьян». Когда я спросила, почему, она пояснила, что из двух основных классов – рабочих и крестьян – она выбирала более близкое к истине. Тем более что по рождению её отец, Сергей Иванович Платонов, действительно был крестьянином деревни Рябцево Рузского уезда, Ащеринской волости, Московской губернии. Но к моменту создания семьи он работал приказчиком в магазине брата Григория Ивановича на углу улиц Знаменской (ул.Восстания) и Жуковского. Старшие дети учились в школе на Греческом проспекте. В 1915 году Сергей Иванович умер. Вскоре произошла Октябрьская революция, началась гражданская война. Бабушкина мама Екатерина Борисовна (в девичестве Зобова) с шестью детьми скиталась по России (Сызрань, Оренбург), пока в 1920 году не скончалась в эпидемию холеры. Дети поехали к дедушке в Московскую область. По окончании школы бабушка должна была работать. Об учёбе речи уже не шло.
В 1924 году бабушка с младшей сестрой Маней вернулась в Петроград и поселилась у дяди Григория Ивановича на углу Бородинской ул. и Фонтанки. В 1927-1928 году происходило «уплотнение». Семью дяди Гриши выселили в Павловск (может быть, как нэпмана, тот, в прошлом купец, и при НЭПе занимался торговлей), а бабушку и Маню – как сирот – оставили в бывшей дядиной квартире.
В целом судьба бабушки сложилась счастливо. Кроме отрочества, её жизнь происходила без потрясений. Её старшая сестра Сима, однако, говорила, что ей такая спокойная, благополучная жизнь была бы наказанием. Где кипение страстей, где взлёты и стремления?
О страстях в жизни бабушки говорить, безусловно, не приходится, чему она очень радовалась. Она жалела маму, что та вышла замуж по сильной любви, ей это было мало понятно. «Ты, Инес, не смотри, что там – красивый ли, умный ли, остроумный ли. Смотри, чтобы был порядочный, честный», - учила она меня. Любимый, желанный, милый, - таких понятий у неё не было.
Вышла замуж бабушка после пятилетнего знакомства с дедушкой. Когда бабушка училась на бухгалтерских курсах, дедушка провожал её до дома и был хорошо знаком с семьёй дяди Григория Ивановича, с его сыновьями Серафимом и Вячеславом. Когда он ей сделал предложение (требуя ответить немедленно), ход её размышлений был таков: «Я его знаю давно, человек он надёжный. Он любит маленьких детей; следовательно, будет любить и моих детей, а если будет любить наших детей, то и меня вряд ли обидит. А мне уже 25 лет, пора выходить замуж». Такой ход рассуждений привёл к положительному ответу.
При этом бабушка вспоминала, что у неё был ещё один знакомый, делавший ей предложение. Звали его Павлуша Харин, был он тогда студентом, и ей очень нравился. Она всё время с ним хохотала. Однажды, рассмешив её чем-то, он внезапно спросил: «Вы, конечно, не выйдете замуж за бедного студента?» Формулировка вопроса предполагала отрицательный ответ. «Конечно, нет», - продолжая смеяться, ответила бабушка, о чём впоследствии сожалела. Больше Павлушу она не видела.
Дедушка рассказывал, что в их компании (к слову сказать, вся эта компания 25-летних людей обращалась друг у другу на «Вы» и по имени-отчеству) был ещё один бабушкин поклонник, но тот даже предложения не делал. Он опасался, что она его разорит на наряды, ведь такие красивые девушки любят хорошо одеваться... Бабушка, конечно, любила наряжаться, но будучи человеком рационального склада ума, в тех тяжёлых условиях, которые выпали на их долю, сообразовывала желания с возможностями, и скорее можно было упрекнуть её в излишней бережливости, чем в расточительности. Когда бабушка и дедушка справляли золотую свадьбу, бабушка сказала дедушке: «Ты мне даже кольца никогда не подарил». Дедушка изумился: «А разве ты хотела? Мне и в голову это не приходило!»
Когда бабушка вышла замуж (1 декабря 1931 года), она поначалу жила в дедушкиной комнате в Максимилиановском переулке. С маленькой Валей она ходила гулять к Медному всаднику, относя её туда на ручках, так как колясок не было и в помине.
В это время вследствие коллективизации в СССР начался голод, особенно жестокий на Украине и в Чернозёмной полосе России. Дедушка посылал родным в Борисовку толокно, которое покупал в буфете на работе, и этим спас их от смерти. Оставаться в голодной Борисовке сёстрам и братьям не хотелось, а Ленинград благодаря щедрому брату казался землёй обетованной. На Максимилиановский переулок к брату приехали: Мария, Николай и Антонина, а вслед за ними и мать дедушки. В комнате стало вместе с маленькой Валей 7 человек. Бабушка снова взяла Валю на ручки и пошла уже не погулять, а жить к сестре Мане в Лештуков переулок.
Маня к тому времени тоже вышла замуж и родила дочку Таню. У обеих сестёр были приходящие мужья: Витя Тарабакин, муж Мани, и дедушка приходили к своим женам по очереди. И бабушка, и дедушка – не знаю, как Маня – вспоминали об этом как о радостном периоде жизни. Семья Тарабакиных была для меня самой интересной и приятной из всех родственников. И тётя Маня, и дядя Витя были людьми жизнерадостными, общительными, гостеприимными. Дядя Витя был квалифицированный строитель, работал на военных и гражданских стройках от Польши до Дальнего Востока, послушать его рассказы было всегда интересно. Он любил футбол, преферанс, хорошо играл в шахматы и был дружен с самим Корчным. У тёти Мани был от природы поставленный голос, она любила музыку и очень хорошо пела. (Двоюродная сестра бабушки и Мани, Александра Григорьевна, пела в хоре Мариинского театра.)
Летом 1935 года дедушка получил квартиру на Тверской улице, семья смогла воссоединиться.
Летом следующего года дедушка решил, что пользовавшиеся его жилплощадью родные могут теперь отплатить взаимностью и послал бабушку с Валей на лето в Борисовку. Но мать дедушки приняла их так, что кроткая бабушка в тот же день развернулась на 180 градусов и вернулась в Ленинград. Позже, когда бабушке уже было под 80, выяснилось, что неприязненное отношение родственников дедушки к бабушке объяснялось не только их «милым» характером, но и антисемитизмом. Всю жизнь они были уверены, что бабушка еврейка. Смуглая маленькая брюнетка, подозрительный нос, картавит, водки не пьёт, матом не ругается. Конечно, нерусская! Тщетно дедушка пытался разуверить свою сестру.
Во времы войны бабушке с дочерьми удалось вовремя покинуть Ленинград. Детей тогда отправляли отдельно. Но маленькая Катя была в больнице по случаю скарлатины, и Валю отправили одну с каким-то детским садом в Ярославскую область. Бабушка с Катей поехали туда, и всю дорогу тряслись от страха, что разминутся с ней: на промежуточных станциях они встречали детские сады, возвращающиеся в Ленинград. Многие сады эвакуировали по южному направлению, предусмотренному во время финской кампании, но там уже были немцы, и детей отправляли обратно. Через 2 недели уехал на место военной службы и дедушка, это был последний эшелон из окружённого Ленинграда.
В эвакуации бабушка с Валей и Катей жила в Татарии, пос. Сокольи Горы (Соколки) – пристани, где Вятка впадает в Каму. Оказавшись в Ярославской области, бабушка получила письмо от жены дедушкиного друга Михаила Иосифовича Серебряного, Ольги Семёновны, что в Соколках можно найти работу и жильё, и они поехали туда. Бабушка работала в конторе «Леспродторга». Кроме зарплаты, приходилось держать ещё курочку и козлёнка. Забота о животных и о маленькой Кате лежала и на плечах 8-10-летней Вали. Поначалу Валя даже не могла посещать школу, так как не с кем было оставить Катю. Изумлённая такой причине учительница предложила оставлять Катю с её маленьким сыном на попечении её матери.
Весной 1942 года к бабушке в Соколки приехали сестры Маня и Сима с детьми Таней и Мариком, их вывезли из блокадного Ленинграда по «Дороге Жизни» (по пути их где-то лечили, откармливали), но для них в посёлке не нашлось работы и спустя некоторое время они уехали в Казань.
Бабушке повезло: муж оказался преданным, не был репрессирован и не был убит во время войны. Так как она с юности и во время войны почти всё время работала, то смогла выйти на пенсию вовремя, в 55 лет. Её сестры, сидевшие с маленькими детьми дома и не работавшие во время войны, были вынуждены работать до 70 лет, чтобы заработать пенсию. Маня (также бухгалтер) работала на старости лет уборщицей, а сестра Валя - гардеробщицей в суде. Приходя к бабушке, она взахлёб рассказывала о судебных процессах, но бабушка просила её замолчать.
Проблем с поведением и обучением дочерей не было: Валя была золотая медалистка, Катя училась на 4 и 5, обе помогали в работе по дому. Бабушка приносила им с работы из библиотеки Шекспира, Шиллера, Фейхтвангера, а также русскую классику по школьной программе.
В 50-е годы дедушка стал хорошо зарабатывать, но это мало отразилось на интерьере квартиры. Мама занималась музыкой, ей купили рояль. Материальные потребности бабушки и дедушки всегда были самые скромные, они привыкли к послевоенному столу, стульям, шкафу, и так никогда и не поменяли их. Копить, покупать не было их страстью. Скупостью они тоже не отличались, постоянно помогали дедушкиным младшим сёстрам. С середины 50-х годов бабушка с дедушкой стали ездить отдыхать в Анапу, Феодосию, Евпаторию, Кисловодск.
Когда бабушка и мама-школьница однажды пришли к дедушке на работу, его сослуживцы изумились их счастливому, безмятежному виду: они просто излучали радость и умиротворённость.
Однажды дедушка отметил их с бабушкой сходство с гоголевскими старосветскими помещиками. Бабушкина заботливость очень напоминала ему заботливость Пульхерии Ивановны.
Когда дедушке было 76 лет, а бабушке – 71, они купили дачу вблизи Борисовки, бабушка вслед за дедушкой увлеклась огородничеством. Они проводили в Красном Кутке по полгода: уезжали в конце апреля, а возвращались в начале октября. Дедушка копал, рыхлил, поливал, а бабушка сажала, полола. Вместе они радовались взошедшей редиске, огурцам, завязавшимся помидорам и перцу. Бабушка консервировала, варила варенье, продавала излишки выращенной земляники, посылала в Ленинград дочерям посылки.
Бабушке нравился вид из окна и с участка: за огородом текла река, простирался луг, а за ним заповедник и его молодые (столетние) сосновые посадки. Не раз она говорила мне: «Посмотри, какие облака, какой закат, какое освещение! Ведь если это нарисовать, никто не поверит, что так и есть в действительности!»
Чёткий режим дня, постоянная привычка к диетической пище, неупотребление никаких химических лекарств, отсутствие страстей и неисполнимых мечтаний, физическая активность до самых последних дней («Надо двигаться, а не то мышцы атрофируются!» - повторяла бабушка не раз) позволили ей прожить долгую спокойную жизнь. До 97 лет она не дожила 10 дней, сохраняя ясность ума и относительную физическую активность. Она писала мне письма, готовила еду. Вот что она писала мне в возрасте 92 лет:
«Дорогая Инесса! 23 июня /1998г./
Очень рады были услышать твой голос. Хотя по телефону говорила Валя, я всё равно была с вами в это время... Следующее письмо будем посылать тебе на новый адрес. Как-то вы переедете на новую квартиру. Если будет возможность, опиши, что она из себя представляет. Сколько комнат, каких, на каком этаже, куда выходят окна и т.д.
Рады, что дети перешли в следующий класс с большими успехами, а Валюс привыкает к своим процедурам. Также опиши свой рабочий день с раннего утра до поздней ночи. Вспоминаю, как я вставала утром в 6 часов, готовила, отправляла всех на работу (учебу), а сама в 9,5 часов ехала на свою работу. Возвращалась домой после 7 вечера. Почти ничего не читала, не смотрела телевизор. Вот в театр и концерты периодически ходила. Люблю очень музыку, пение.
Недавно мы с Валей познакомились с одной парой. Люди интересные. Муж во время войны дошёл до самого Берлина, жена была врачом. Сейчас они на пенсии. Встречаемся в Смольнинском саду. Самое же главное – она удивительно хорошо поёт. Так хочется смотреть на неё и слушать, слушать. Сердце немного сжимается, а сама где-то витаешь.
Иногда Валя устраивает концерт. Она взяла у Кати проигрыватель (наш испортился) и ставит пластинки, которых у неё великое множество. Тоже очень приятно. Заботы, хлопоты куда-то улетучиваются, а сама витаешь в звуках... С тётей Маней каждый день говорим по телефону, тётя Валя долго болела и вот сегодня узнали, что вчера она умерла. Жаль, но ничего не поделаешь. Каждый живёт столько, сколько ему положено...»
Такими же ясными и чёткими были её письма до 2003 года.
После смерти мамы в 2002 году бабушка стала ждать своей. «Ты не представляешь, как мне надоело, ведь я не привыкла жить так долго!»- говорила она.