Вчера прочитала рассказ Л. Улицкой Пиковая дама, охнула и вспомнила рассказ С. Моэма Луиза.
Героиня каждого рассказа - милая дама, являющаяся мощным манипулятором, вертящим окружающими как хочет и, что характерно, во зло им. То есть я еще могу понять, что ты можешь хотеть блага для себя и немного покапризничать по мелочам, но здесь не это. Здесь цель и, возможно, удовольствие? - испортить жизнь другим, нагадить, искалечить, загубить.
Этого я никогда не могла понять. Сделать человека счастливым, доставить радость, успокоить, утешить, развлечь, рассмешить - да. Это большое удовольствие и удовлетворение. Но видеть, как он мучается и испытывать чувство удовлетворения, цель достигнута, как он извивается у тебя на крючке, а ты то туда, то сюда - вот это кем надо быть, чтобы так себя вести?!
Из Моэма.
Я знал Луизу еще до замужества. Это была хрупкая, слабенькая девушка с большими грустными глазами. Отец и мать боготворили ее и дрожали над ней -- после какой-то болезни, кажется скарлатины, у нее было осложнение на сердце, и ей приходилось особенно беречься. Когда Том Мэйтленд сделал ей предложение, родители пришли в ужас, так как считали, что дочь слишком хрупка для тягот семейной жизни. Но жилось им нелегко, а Том Мэйтленд был богат. Он клялся, что для Луизы готов на все, и в конце концов они вверили эту святыню его попечениям. Том Мэйтленд был рослый, здоровый, очень красивый парень, прекрасный спортсмен. В Луизе он души не чаял. Он понимал, что с ее больным сердцем жить ей на земле осталось недолго, и решил сделать все возможное, чтобы эти немногие годы она была счастлива. Он забросил любимый спорт, но не потому, что она этого требовала (нет, она радовалась его успехам!), а потому, что, по странному совпадению, стоило ему собраться куда-нибудь -- поиграть в гольф или на охоту, -- как с ней случался сердечный припадок.
Однажды, видя, как Луиза прошагала восемь миль, когда ей вздумалось прогуляться, я намекнул Тому Мэйтленду, что она крепче, чем кажется с первого взгляда. Он покачал головой.
-- Нет, нет, здоровье у нее никуда. Она показывалась лучшим в мире докторам, и все они считают, что ее жизнь висит на волоске. Просто у нее необычайная сила воли.
Он передал Луизе мое мнение о ее выносливости.
-- Завтра мне придется за это расплачиваться, -- сказала вечная страдалица. -- Я окажусь на пороге смерти.
-- По-моему, сил у вас предостаточно, было бы желание, -- возразил я. Я давно заметил, что в веселой компании она может танцевать ночь напролет; если же ей скучно, она чувствует недомогание и Том вынужден везти ее домой.
И так далее. Так вот Луиза пережила двух мужей, спортсмена и военного. Чтобы как-то рассеяться, она превратила свою виллу в Монте-Карло в санаторий для выздоравливающих офицеров... А когда ее поставили перед фактом, что любимая дочь выходит замуж, она ухитрилась умереть в день свадьбы в 10 часов утра.
Героиня Улицкой не умерла, хотя ей было около 90 лет. Из "Пиковой дамы":
— У тебя кофе, — повела тонким носом Мур.
Пахло приятно, но ей всегда хотелось чего-то другого:
— Я бы выпила чашечку шоколада.
— Какао? — Анна Федоровна с готовностью встала из-за стола, не успев даже посожалеть о неудавшемся мелком празднике.
— Почему какао? Это гадость какая-то, ваше какао. Неужели нельзя просто чашечку шоколада?
— Кажется, шоколада нет.
Не было в доме шоколада. То есть был, конечно, — горы шоколадных конфет в огромных коробках, преподнесенных пациентами. Но ни порошка, ни плиточного шоколада не было.
— Пошли Катю или Леночку. Как это, чтобы в доме не было шоколаду?! — возмутилась Мур.
— Сейчас четыре часа утра, — попыталась защититься Анна Федоровна. Но тут же всплеснула руками: — Есть же, Господи, есть!
Она вытащила из буфета непочатую коробку, торопливо вспорола хрусткий целлофан, высыпала горсть конфет и столовым ножом стала отделять толстенькие подошвы конфет от никчемной начинки. Мур, пришедшая было в боевое настроение, при виде такой находчивости сразу же угасла:
— Так принеси ко мне в комнату...
Осторожно обернув руку толстой держалкой, Анна Федоровна грела молоко в маленьком ковшике. Руки она берегла, как певица горло. Было что беречь: неширокая кисть с толстыми длинными пальцами, с овально подстриженными ногтями в йодистой окантовке. Каждый день запускала она вооруженные манипулятором руки в самое сердце глаза, осторожно обходила волокна натягивающихся мышц, мелкие сосуды, циннову связку, опасный шлеммов канал, пробиралась через многие оболочки к десятислойной сетчатке и этими грубоватыми пальцами латала, штопала, подклеивала тончайшее из мировых чудес...
Золоченой маминой ложечкой она снимала тонкую молочную пенку с густого шоколада, когда раздался звон колокольчика: Мур подзывала к себе. Поставив розовую чашку на поднос, Анна Федоровна вошла к матери. Та уже сидела перед ломберным столиком в позе любительницы абсента. Бронзовый колокольчик, уткнувшись лепестковым лицом в линялое сукно, стоял перед ней.
— Дай мне, пожалуйста, просто молока, безо всякого твоего шоколада.
«Раз, два, три, четыре... десять», — отсчитала привычно Анна Федоровна.
— Знаешь, Мур, последнее молоко ушло в этот шоколад...
— Пусть Катя или Леночка сбегают. «Раз, два, три, четыре... десять».
— Сейчас половина пятого утра. Магазин еще закрыт. Мур удовлетворенно вздохнула. Узкие брови дрогнули.
Анна Федоровна приготовилась ловить чашку.
Сильный рассказ. И самое страшное - что жизненный, правдивый.
![]()
Героиня каждого рассказа - милая дама, являющаяся мощным манипулятором, вертящим окружающими как хочет и, что характерно, во зло им. То есть я еще могу понять, что ты можешь хотеть блага для себя и немного покапризничать по мелочам, но здесь не это. Здесь цель и, возможно, удовольствие? - испортить жизнь другим, нагадить, искалечить, загубить.
Этого я никогда не могла понять. Сделать человека счастливым, доставить радость, успокоить, утешить, развлечь, рассмешить - да. Это большое удовольствие и удовлетворение. Но видеть, как он мучается и испытывать чувство удовлетворения, цель достигнута, как он извивается у тебя на крючке, а ты то туда, то сюда - вот это кем надо быть, чтобы так себя вести?!
Из Моэма.
Я знал Луизу еще до замужества. Это была хрупкая, слабенькая девушка с большими грустными глазами. Отец и мать боготворили ее и дрожали над ней -- после какой-то болезни, кажется скарлатины, у нее было осложнение на сердце, и ей приходилось особенно беречься. Когда Том Мэйтленд сделал ей предложение, родители пришли в ужас, так как считали, что дочь слишком хрупка для тягот семейной жизни. Но жилось им нелегко, а Том Мэйтленд был богат. Он клялся, что для Луизы готов на все, и в конце концов они вверили эту святыню его попечениям. Том Мэйтленд был рослый, здоровый, очень красивый парень, прекрасный спортсмен. В Луизе он души не чаял. Он понимал, что с ее больным сердцем жить ей на земле осталось недолго, и решил сделать все возможное, чтобы эти немногие годы она была счастлива. Он забросил любимый спорт, но не потому, что она этого требовала (нет, она радовалась его успехам!), а потому, что, по странному совпадению, стоило ему собраться куда-нибудь -- поиграть в гольф или на охоту, -- как с ней случался сердечный припадок.
Однажды, видя, как Луиза прошагала восемь миль, когда ей вздумалось прогуляться, я намекнул Тому Мэйтленду, что она крепче, чем кажется с первого взгляда. Он покачал головой.
-- Нет, нет, здоровье у нее никуда. Она показывалась лучшим в мире докторам, и все они считают, что ее жизнь висит на волоске. Просто у нее необычайная сила воли.
Он передал Луизе мое мнение о ее выносливости.
-- Завтра мне придется за это расплачиваться, -- сказала вечная страдалица. -- Я окажусь на пороге смерти.
-- По-моему, сил у вас предостаточно, было бы желание, -- возразил я. Я давно заметил, что в веселой компании она может танцевать ночь напролет; если же ей скучно, она чувствует недомогание и Том вынужден везти ее домой.
И так далее. Так вот Луиза пережила двух мужей, спортсмена и военного. Чтобы как-то рассеяться, она превратила свою виллу в Монте-Карло в санаторий для выздоравливающих офицеров... А когда ее поставили перед фактом, что любимая дочь выходит замуж, она ухитрилась умереть в день свадьбы в 10 часов утра.
Героиня Улицкой не умерла, хотя ей было около 90 лет. Из "Пиковой дамы":
— У тебя кофе, — повела тонким носом Мур.
Пахло приятно, но ей всегда хотелось чего-то другого:
— Я бы выпила чашечку шоколада.
— Какао? — Анна Федоровна с готовностью встала из-за стола, не успев даже посожалеть о неудавшемся мелком празднике.
— Почему какао? Это гадость какая-то, ваше какао. Неужели нельзя просто чашечку шоколада?
— Кажется, шоколада нет.
Не было в доме шоколада. То есть был, конечно, — горы шоколадных конфет в огромных коробках, преподнесенных пациентами. Но ни порошка, ни плиточного шоколада не было.
— Пошли Катю или Леночку. Как это, чтобы в доме не было шоколаду?! — возмутилась Мур.
— Сейчас четыре часа утра, — попыталась защититься Анна Федоровна. Но тут же всплеснула руками: — Есть же, Господи, есть!
Она вытащила из буфета непочатую коробку, торопливо вспорола хрусткий целлофан, высыпала горсть конфет и столовым ножом стала отделять толстенькие подошвы конфет от никчемной начинки. Мур, пришедшая было в боевое настроение, при виде такой находчивости сразу же угасла:
— Так принеси ко мне в комнату...
Осторожно обернув руку толстой держалкой, Анна Федоровна грела молоко в маленьком ковшике. Руки она берегла, как певица горло. Было что беречь: неширокая кисть с толстыми длинными пальцами, с овально подстриженными ногтями в йодистой окантовке. Каждый день запускала она вооруженные манипулятором руки в самое сердце глаза, осторожно обходила волокна натягивающихся мышц, мелкие сосуды, циннову связку, опасный шлеммов канал, пробиралась через многие оболочки к десятислойной сетчатке и этими грубоватыми пальцами латала, штопала, подклеивала тончайшее из мировых чудес...
Золоченой маминой ложечкой она снимала тонкую молочную пенку с густого шоколада, когда раздался звон колокольчика: Мур подзывала к себе. Поставив розовую чашку на поднос, Анна Федоровна вошла к матери. Та уже сидела перед ломберным столиком в позе любительницы абсента. Бронзовый колокольчик, уткнувшись лепестковым лицом в линялое сукно, стоял перед ней.
— Дай мне, пожалуйста, просто молока, безо всякого твоего шоколада.
«Раз, два, три, четыре... десять», — отсчитала привычно Анна Федоровна.
— Знаешь, Мур, последнее молоко ушло в этот шоколад...
— Пусть Катя или Леночка сбегают. «Раз, два, три, четыре... десять».
— Сейчас половина пятого утра. Магазин еще закрыт. Мур удовлетворенно вздохнула. Узкие брови дрогнули.
Анна Федоровна приготовилась ловить чашку.
Сильный рассказ. И самое страшное - что жизненный, правдивый.
