Начало: https://in-es.livejournal.com/361422.html
Оригинал: https://imb-irj.livejournal.com/204787.html
Как-то после ужина Анни взяла меня с собой, в гости к родственникам.
Дядя с женой и двое их детей усадили меня на балконе под звёздами, налили мне сока, и начали меня расспрашивать про Москву и про нашу жизнь. Им было по-настоящему интересно.
А когда выяснилось, что в Москве одиннадцать миллионов жителей, дядя засмеялся и сказал: "у нас во всей Австрии только девять!".
Я, в свою очередь, тоже задавала много вопросов, например меня заинтересовало, почему в австрийских семьях обычно трое и больше детей (у Анни например, было ещё двое сестёр и младший брат).
"Трое, это ещё не много, нас - одиннадцать (у Анниной мамы было десять братьев и сестёр)"- заметил дядя. Тут уже мне пришлось удивлённо смеяться и стучать себя по коленкам.
"Нас двое только"- призналась я, и рассказала про своего младшего братишку.
На следующий вечер Анни попросила меня снова зайти снова, и дядя вручил мне пакет с одеждой - для моего младшего брата.
"Мой младший из этого вырос, возьми, надеюсь подойдёт по размеру"- просто сказал он. Я удивилась и взяла пакет. Сумка у меня и так была полупустая. Наверное, родственники Анни посмотрели на то, как я была одета, и решили немного помочь.
Все вещи были чисто постираны, выглажены и тщательно сложены.
Я действительно отдала их брату, кроме одного жёлтого свитера, который подошел мне по размеру. Я его ещё года три потом носила.
Как сейчас говорят, он был базовой вещью моего гардероба.
После поездки в Австрию я почувствовала, что мне стало веселее жить, и на следующее лето, уже заблаговременно, подготовила все документы, и за целых три дня до отъезда всё уже было готово.
С Анни мы переписывались, по-английски. Но почерк у неё был настолько нечитаемый, что в результате моих криптографических усилий я почитала себя счастливицей, если понимала хотя половину письма.
Но за три дня письмо в Австрию всё равно бы не дошло, и поэтому я опять ехала с долей неизвестности.
Приедут ли Анни и Иржики?
Симпатичный чех прислал мне прекрасное письмо по-русски, где он рассказывал про ферму своих родителей, и какие звери на ней живут, особенно меня очаровал рассказ о свиньях, и в следующих письмах я попросила передать им привет.
Через месяц пришёл ответ: Иржик писал, что передал свиньям мои приветы, они были очень довольны и благодарны. Так и написал: "Наши свиньи посылают тебе двух больших спасиб - Спасибо, Спасибо."
Одним словом, мне очень хотелось, чтобы он опять приехал.
Уж очень он мне нравился.
На посадке я увидела молодую женщину неземной красоты, облачённую в костюм кораллового цвета.
У неё были светлые локоны, большие синие глаза, безупречная фигура модели, и непонятный для меня налёт чего-то, теперь воспринимаемый мною, как благополучие и обеспеченность.
На этот раз я уже не волновалась, меня ждали в Зальцбурге, я знала, как и куда ехать ( обратный путь от Зальцбурга до Москвы был проделан самостоятельно и благополучно). Но и с этой блондинкой мы почему-то оказались на соседних местах. И она рассказала, что доучиваясь в МГИМО, летела в Вену на практику, а на соседнем с ней кресле летел молодой австрийский бизнесмен. Теперь они муж и жена, и ведут дела вдвоём. Ещё она радовалась, что летит в отпуск на остров Маурициус.
Австрия и Австралия уже были для меня чем-то реальным. Вот и стал остров Маурициус очередным "филиалом Луны".
Муж красавицы в коралловом костюме оказался высоким холёным красавцем. И, хотя я уже не была такой жалобной и потерянной, как год назад, они настояли на том, чтобы отвезти меня на вокзал. И вот я снова в поезде в Зальцбург.
Вдруг мимо меня пронёсся обвешанный несколькими скрипичными футлярами высоченный небритый мужчина разбойничьего вида.
"Какой Бармалей,"- подумала я, не зная ещё, что этот "на лицо ужасный, но добрый внутри"человек, сыграет такую важную роль в моей жизни.
По прибытии в Зальцбург я отправилась здороваться, узнавать расписание репетиций, и смотреть, кого я знаю с прошлого года.
И в этот момент мне навстречу выходит Анни, жуя яблоко.
Я - в столбняке немого восторга. Анни приветствует меня, как ни в чём не бывало, и мы тут же начинаем болтать, как будто прошедшего года и не было.
Но в этом году я полна идей и планов: хочу заработать немного денег игрой на улице - реакция Анни мгновенна, сообщает, что это без проблем, решаемо, мы возьмём у дяди велосипеды, поедем в центр, и насчёт места у неё тоже идея есть.
А мой второй вопрос заставляет её задуматься: я интересуюсь возможностью продолжения образования в Австрии. Обещает подумать.
И опять начинается интересная жизнь. Репетиции, выезды с оркестром в город и на природу, вечерние прогулки по окрестностям.
А после обеда мы садимся на велосипеды (мой альт у Анни на спине), и ездим в центр Зальцбурга, где я встаю ровно посередине пешеходного мостка над рекой Зальцах, и бесстрашно играю всё, что помню наизусть.
Респектабельная публика зальцбургского фестиваля фланирует мимо меня и кидает в раскрытый футляр монетки.
Анни с обязательным яблоком в руке, патрулирует на берегу, полиции мы попадаться не хотим.
Здоровенный и страшенный мужик, которого я видела в поезде, оказался куратором альтовой группы. Он с нами отдельно альтовые партии учил.
Каждая группа струнников и духовиков занималась сначала с педагогами, отдельно друг от друга (в первый раз я групповые репетиции пропустила - опоздала на два дня).
Вот Анни и посоветовала мне поиграть Мартину. И даже договорилась с ним, а то я немного стеснялась.
Меня при этом очень удивляло, как нахально австрийские участники разговаривали с педагогами, точнее не нахально, а просто на равных, и их движения и жестикуляция не выражали уважения или подобострастия.
Мартину моя игра очень понравилась, и он даже пригласил на майстеркурс в следующем году. И Анни пригласила меня в гости. В Кремс.
Так как нам уже было восемнадцать, то меня поселили во "взрослом"домике, и я могла приходить и уходить, когда мне вздумается.
Самым грустным был последний день: концерт был в первой в половине дня, на него приезжали родители и родственники, и ребята разъезжались сразу после выступления. Остальные уезжали поездом. Организаторы даже сводили нас, меня и парочку оставшихся до вечернего поезда в пиццерию, но потом я осталась совершенно одна. Был вечер воскресенья. Я подхватила альт, и отправилась зарабатывать на "заветный"мостик.
Это было как наваждение. Город был совершенно пуст. Как в кошмарном сне я прошлась по набережной, встретив, наверное, двоих или троих прохожих, дошла до собора, прошлась по улице, на которой родился Моцарт, и повернула к мосту. Поиграла час, собрала скудный заработок и отправилась есть мороженое.
Казалось, с отъездом ребят-оркестрантов из города исчез свежий воздух, и даже вода в реке приобрела какой-то нездоровый бутылочный оттенок.
Горы начали давить своими вершинами, словно грозясь сомкнуться и смять городок короткими каменными пальцами.
Ночью я проснулась с колотящимся сердцем. Вокруг стреляли. Испугавшись, я высунулась в коридор.
Над Зальцбургом бушевала гроза, как будто кто-то не скупясь сыпал громом, как горохом из ведра, снопами расшвыривал залежавшиеся молнии, и сливал застоявшуюся воду.
Из-за жары окна в коридоре и нескольких комнатах остались открытыми.
Так я и металась в одной ночной рубашке, пока не закрыла все окна в домике. А потом умостилась на широком подоконнике, завернувшись в одеяло, и смотрела на грозу, чувствуя себя безнадёжно одинокой.
Надышавшись вкусного альпийского воздуха, жить стало веселее, у меня всегда наготове были яркие воспоминания о лете.
Особенно приятно было вспоминать плавящуюся жару зимой. Так я и плелась домой по Арбату зимним вечером, закутанная с головы до пяток. Передо мной переходила дорогу туристическая группа: молодые ребята и девушки, судя по одежде - западноевропейцы, и судя по скрюченным походкам, не совсем готовые гулять по тридцатиградусному морозу.
Я сразу подумала об Анни: как было бы здорово, если бы она приехала меня навестить. В сердце кольнуло, увидимся ли мы ещё вообще...
Кто знает, что случится следующим летом...
А через месяц пришло письмо. Анни писала, что была в Москве в лютый холод, точнее они с классом жили где-то в Подмосковье, пять дней. Она пыталась дозвониться до меня, но что-то недопоняла с кодами городов, и мы не увиделись.
Может быть она как раз и прошла в двух метрах от меня по Новому Арбату, а я её не узнала из-за темноты, и она меня, под капюшоном.
Мы виделись каждый раз, когда я приезжала в Австрию.
Сначала в Кремсе, потом в Вене, где она всегда находила время показать мне дворцы, музеи, памятники...
Мы говорили о будущем и о наших планах. Было ясно, что я профессионально занимаюсь музыкой, но не было понятно, где. Австрия не подходила, из-за платы за образование.
Анни выбирала между музыкой и медициной. Медицина победила, и она поступила в университет (в мой очередной приезд мы излазили всё главное здание и даже осмотрели библиотеку) и теперь играла на альте в университетском любительском оркестре.
Со временем уверенность, что мы увидимся снова, передалась и мне, и я перестала бояться, что каждая наша встреча будет последней. Тем более, что я была всегда приглашена в Вену к Анни или в Кремс, к родителям.
Когда я начала ездить с оркестром в Германию, Анни перезванивала мне в гостиницу. Надвигалась её стажировка, и переезд на год во Францию.
И вот, наконец, случилось, я поступила учиться, у меня появился почтовый адрес и домашний телефон.
Я сразу позвонила Анни узнать, как дела.
И довольная подруга сообщила, что у неё появился молодой человек, они скоро собираются съезжаться, а ещё - она через две недели будет на конференции в Германии и может заехать меня навестить.
Впервые за шесть лет знакомства Анни была у меня в гостях, в очень спартанской обстановке. Но к её приезду в квартире стояли диван, стол и стул (один). Я накупила овощей для вегетарианского ужина, и первым делом она мне показала фотографию Константина, а вторым - мы залезли на башню Кельнского Собора, гуляли километры по набережной, сходили на мой концерт, посетили три музея, перезнакомились с кучей народа, и беспрерывно болтали, теперь уже по-немецки. Анни работала в нейробиологическом институте. Мозги изучала.
Вскоре и я приехала в Вену. Коно (Константин) оказался очень приятным человеком, лёгким и весёлым.
Мы выучили несколько альтовых дуэтов и устроили ему концерт.
Он нам усиленно аплодировал, но потом признался, что его сердце принадлежит симфонической музыке, а его любимое произведение - "Море"Дебюсси.
Музыкой он никогда не занимался, а вырос, практически, на склонах гор - его родители были заядлыми альпинистами. Он и Анни брал с собой, и они тренировались каждые выходные на небольших горах вокруг Вены.
А на большие - ходили в отпуск.
Я смотрела на них, и мечтала, что у меня тоже будет когда-нибудь такой же открытый и весёлый партнёр. Было даже странно, что сразу два человека, и оба такие родные мне душой.
В мой очередной приезд в Вену, я призналась Анни, что встретила мужчину своей мечты, он был начитан, чувствителен, обладал прекрасным чувством юмора, безупречными манерами, и мы только начали встречаться перед моим отъездом.
Анни очень воодушевилась, и мы договорились, что когда Анни и Коно вернутся из своего альпинистского отпуска, она выпытает у меня все подробности. Утаить что-либо от Анни было совершенно невозможно, настолько открытой и искренней была она сама.
А роман развивался как-то странно, шаг вперёд, два шага назад. Я с головой ушла в изучение объекта моего романа и выпала из эфира на несколько месяцев.
В конце октября я сообразила, что не разговаривала с Анни с лета.
На другом конце мне ответил шелестящий старушечий голос, я удивилась и попросила к телефону подругу.
Странный голос ответил: "это я".
У меня внутри всё сжалось. Такой я её никогда не слышала.
- Анни, что случилось?
- Коно в больнице, с ним произошел несчастный случай.
- Когда это случилось?
- В отпуске. Он сорвался и упал на одну длину верёвки. Лежит в коме, на искусственных дыхании и питании, и врачи хотят отключить аппараты. И родители верят врачам.
- Анни, а какова одна длина верёвки?
- Семьдесят метров... Мне никто не верит, что он придёт в себя. А я знаю, он поправится, и мы поедем в кругосветное путешествие.
-... Анни, я тоже верю!
С этого момента мы с ней регулярно переписывались, и я верила.
Что всё будет хорошо. И они поедут в кругосветное путешествие.
Анни удалось уговорить родителей Коно не давать согласие на отключение аппаратов. Она ходила в больницу каждый день, садилась рядом с койкой, брала безжизненную руку Коно, и рассказывала ему о своей жизни.
Такая у них традиция была: приземлиться вечерком на диванчик с чашками чая и рассказать, как прошёл день.
Анни рассказывала ему разные случаи и забавные истории:
"Знаешь, услышала сегодня сегодня разговор двух женщин, соседок по палате. Одна жаловалась другой, что её сын совсем отбился от рук и её не слушается. Но... Самой женщине - восемьдесят лет, сыну -шестьдесят почти. И он, одинокий, всю жизнь при мамочке, своей семьи так и не создал. Навещает её почти каждый день. Неужели она не понимает, что она не вечная, и что будет с ним, когда он останется один?
А ещё у нас на станцию привезли женщину..."
Анни работала врачом-ассистентом в больнице.
Мне она рассказывала, что Коно её слышит, и у них установился какой-то контакт.
На альте она больше не играла, времени не было.
И в этот момент приехала я - на конкурс. И с идеей. Которую Анни тут же и поддержала.
Незадолго до этого Коно перевезли из больницы домой к родителям, он ещё находился в коме. Анни приезжала к нему часто, несмотря на недовольство его родителей. Не любили её. Бывает.
И вот мы сидим в Кремсе на площади и договариваемся устроить для Коно концерт. Музыка - искусство проходящее на подсознательный уровень, и я неоднократно испытывала это на себе.
И играя, и слушая. Это ощущение полёта, и абсолютной свободы потока мыслей. И температуру музыкой можно сбивать, и депрессии лечить.
И коровы под вальсы Штрауса молока больше дают.
И Коно любит музыку, а возможности сходить на концерт у него нет.
Он всё ещё в коме, в доме своих родителей. Но я могу приехать с музыкой к нему.
В день концерта я невероятно трусила, мне казалось, что я увижу Коно и расплачусь от страха, как ребёнок. Никто из моих друзей ещё не находился в коме. Я ходила по городу и тряслась.
Всё оказалось гораздо легче, чем я ожидала.
Анни даже привезла с собой пюпитр, чтобы мне было, на что ставить ноты.
И я, уже в привычном качестве выступающей артистки, рассказала немного о произведениях, несколько околомузыкальных баек, немного истории музыки.
Публика была благодарная: родители и сестра Коно, его племянница, Анни и сам он, посаженный в кресло, руки опираются на подлокотники.
Только не двигается, молчит и глаза смотрят вбок.
Анни сидит рядом, снимает всё на камеру. И гладит его по руке.
Напоследок я им играла "Венецианский карнавал"Паганини в обработке Кугеля. Главная тема там - итальянская народная песня, что-то про "мамма миа кара", и ещё есть на эту же мелодию другие слова про шляпу с тремя углами (по-немецки). Я рассказала немного о Паганини, гениальном скрипаче, усовершенствовавшем искусство игры на скрипке. А также гении саморекламы. Так убедительно придумал оправдание своей некрасивой, но знойной итальянской внешности. Придумал договор с дьяволом. Дамы упали в обморок, а церковь тоже поверила, и не хотела его хоронить. Так говорят легенды и советский фильм "Визит к Минотавру". Но на самом деле проблема с захоронением возникла из-за того, что он не исповедовался перед смертью. Устно исповедоваться он не мог, так как из-за болезни навсегда потерял голос. Почему не исповедовался письменно? История умалчивает.
Именно он заказал Берлиозу поэму для альта с оркестром "Гарольд в Италии". Играть "Гарольда"Паганини, правда, не захотел - счёл партию альта невыигрышной.
Рассказав об авторе, я сыграла тему - итальянскую песенку, и вдруг маленькая племянница радостно закричала:
"я знаю эту песню, она про собаку, которая украла у повара яйцо, пробравшись на кухню!".
И все, кроме Коно, засмеялись от неожиданности.
И я начала играть "Карнавал", со всеми звуковыми эффектами, чтобы каждая вариация изображала карнавальную маску.
После концерта мы собрались уезжать. Анни поговорила с Коно, я тоже присела рядом и сказала несколько фраз обращенных к нему лично. Он смотрел куда-то вбок и молчал.
Всю дорогу в машине мне хотелось плакать, но я сдерживалась.
Вечером я всё-таки поплакала, чтобы этого никто не видел.
По-крайней мере Коно дышал самостоятельно, и ему уже никакие врачи не могли отключить никакие аппараты.
Вот он очнётся, и можно в путешествие ехать.
А через несколько месяцев он вышел из комы. И когда Анни показала ему видеозапись моего приезда, он признался, что узнаёт музыку, которую я играла.
И в мой следующий приезд он попросил меня, в качестве подарка на День Рождения, снова сыграть ему "Карнавал".
Разговаривать с ним было нелегко, речь ещё не совсем восстановилась.
Но я и раньше с трудом понимала его венский диалект.
А через год я получила от них приглашение на свадьбу.
И предложила свои музыкальные услуги во время церемонии в качестве подарка.
Тут выяснились преимущества многочисленной родни. И платье, и вино, и торт, и часть музыкального сопровождения, - всё было организовано не покидая круг семьи. В церкви играли двоюродный брат, его девушка и я. Правда вся музыка была специально подогнана для состава альт-фагот-орган, но получилось очень славно.
Жених в новом костюме сидел в инвалидном кресле, и Анни была хороша, с заколотыми наверх и украшенными жемчугом волосами, накрашенная впервые в жизни.
А происходило это так: примчавшись к ней сразу из аэропорта, я застала невозмутимую обычно подругу взволнованной и сердитой. Одетая в джинсы и клетчатую рубашку, но уже с готовой причёской она безуспешно пыталась накраситься.
"Как ты это делаешь и зачем это вообще нужно?"- воскликнула она. Чтобы не терять времени, я усадила её, достала свою косметичку и принялась за дело. А потом к нам присоединился кузен Коно, любитель блондинок, машин-кабриолетов и мотоциклов Харлей, критически осмотрел мою работу, подбавил румян, убавил теней на глазах и недрогнувшей рукой нарисовал невесте губы.
В это время она сидела ко мне боком. И я заметила, что её рубашка странно топорщится на животе.
"Анни?"
"Да!!"
Когда я приезжаю к ним в гости я теперь играю не только "Венецианский Карнавал", но и "Спокойной ночи, малыши."
А тогда, в Кремсе, тёплым летним вечером, мы сидели в кафе на Старой площади и Анни говорила:
"Ты такая необыкновенная, и музыкант, и национальностей много, и фамилия интересная, и пишешь; и Коно необыкновенный, мы с ним ходили по венским архивам и открыли несколько неизвестных страниц его семейной истории, а я, только я абсолютно обычная, и даже фамилия моя - Бауэр - обозначает крестьянин. Одна я такая обыкновенная."
Смешная девчонка, правда?
Оригинал: https://imb-irj.livejournal.com/204787.html
Как-то после ужина Анни взяла меня с собой, в гости к родственникам.
Дядя с женой и двое их детей усадили меня на балконе под звёздами, налили мне сока, и начали меня расспрашивать про Москву и про нашу жизнь. Им было по-настоящему интересно.
А когда выяснилось, что в Москве одиннадцать миллионов жителей, дядя засмеялся и сказал: "у нас во всей Австрии только девять!".
Я, в свою очередь, тоже задавала много вопросов, например меня заинтересовало, почему в австрийских семьях обычно трое и больше детей (у Анни например, было ещё двое сестёр и младший брат).
"Трое, это ещё не много, нас - одиннадцать (у Анниной мамы было десять братьев и сестёр)"- заметил дядя. Тут уже мне пришлось удивлённо смеяться и стучать себя по коленкам.
"Нас двое только"- призналась я, и рассказала про своего младшего братишку.
На следующий вечер Анни попросила меня снова зайти снова, и дядя вручил мне пакет с одеждой - для моего младшего брата.
"Мой младший из этого вырос, возьми, надеюсь подойдёт по размеру"- просто сказал он. Я удивилась и взяла пакет. Сумка у меня и так была полупустая. Наверное, родственники Анни посмотрели на то, как я была одета, и решили немного помочь.
Все вещи были чисто постираны, выглажены и тщательно сложены.
Я действительно отдала их брату, кроме одного жёлтого свитера, который подошел мне по размеру. Я его ещё года три потом носила.
Как сейчас говорят, он был базовой вещью моего гардероба.
После поездки в Австрию я почувствовала, что мне стало веселее жить, и на следующее лето, уже заблаговременно, подготовила все документы, и за целых три дня до отъезда всё уже было готово.
С Анни мы переписывались, по-английски. Но почерк у неё был настолько нечитаемый, что в результате моих криптографических усилий я почитала себя счастливицей, если понимала хотя половину письма.
Но за три дня письмо в Австрию всё равно бы не дошло, и поэтому я опять ехала с долей неизвестности.
Приедут ли Анни и Иржики?
Симпатичный чех прислал мне прекрасное письмо по-русски, где он рассказывал про ферму своих родителей, и какие звери на ней живут, особенно меня очаровал рассказ о свиньях, и в следующих письмах я попросила передать им привет.
Через месяц пришёл ответ: Иржик писал, что передал свиньям мои приветы, они были очень довольны и благодарны. Так и написал: "Наши свиньи посылают тебе двух больших спасиб - Спасибо, Спасибо."
Одним словом, мне очень хотелось, чтобы он опять приехал.
Уж очень он мне нравился.
На посадке я увидела молодую женщину неземной красоты, облачённую в костюм кораллового цвета.
У неё были светлые локоны, большие синие глаза, безупречная фигура модели, и непонятный для меня налёт чего-то, теперь воспринимаемый мною, как благополучие и обеспеченность.
На этот раз я уже не волновалась, меня ждали в Зальцбурге, я знала, как и куда ехать ( обратный путь от Зальцбурга до Москвы был проделан самостоятельно и благополучно). Но и с этой блондинкой мы почему-то оказались на соседних местах. И она рассказала, что доучиваясь в МГИМО, летела в Вену на практику, а на соседнем с ней кресле летел молодой австрийский бизнесмен. Теперь они муж и жена, и ведут дела вдвоём. Ещё она радовалась, что летит в отпуск на остров Маурициус.
Австрия и Австралия уже были для меня чем-то реальным. Вот и стал остров Маурициус очередным "филиалом Луны".
Муж красавицы в коралловом костюме оказался высоким холёным красавцем. И, хотя я уже не была такой жалобной и потерянной, как год назад, они настояли на том, чтобы отвезти меня на вокзал. И вот я снова в поезде в Зальцбург.
Вдруг мимо меня пронёсся обвешанный несколькими скрипичными футлярами высоченный небритый мужчина разбойничьего вида.
"Какой Бармалей,"- подумала я, не зная ещё, что этот "на лицо ужасный, но добрый внутри"человек, сыграет такую важную роль в моей жизни.
По прибытии в Зальцбург я отправилась здороваться, узнавать расписание репетиций, и смотреть, кого я знаю с прошлого года.
И в этот момент мне навстречу выходит Анни, жуя яблоко.
Я - в столбняке немого восторга. Анни приветствует меня, как ни в чём не бывало, и мы тут же начинаем болтать, как будто прошедшего года и не было.
Но в этом году я полна идей и планов: хочу заработать немного денег игрой на улице - реакция Анни мгновенна, сообщает, что это без проблем, решаемо, мы возьмём у дяди велосипеды, поедем в центр, и насчёт места у неё тоже идея есть.
А мой второй вопрос заставляет её задуматься: я интересуюсь возможностью продолжения образования в Австрии. Обещает подумать.
И опять начинается интересная жизнь. Репетиции, выезды с оркестром в город и на природу, вечерние прогулки по окрестностям.
А после обеда мы садимся на велосипеды (мой альт у Анни на спине), и ездим в центр Зальцбурга, где я встаю ровно посередине пешеходного мостка над рекой Зальцах, и бесстрашно играю всё, что помню наизусть.
Респектабельная публика зальцбургского фестиваля фланирует мимо меня и кидает в раскрытый футляр монетки.
Анни с обязательным яблоком в руке, патрулирует на берегу, полиции мы попадаться не хотим.
Здоровенный и страшенный мужик, которого я видела в поезде, оказался куратором альтовой группы. Он с нами отдельно альтовые партии учил.
Каждая группа струнников и духовиков занималась сначала с педагогами, отдельно друг от друга (в первый раз я групповые репетиции пропустила - опоздала на два дня).
Вот Анни и посоветовала мне поиграть Мартину. И даже договорилась с ним, а то я немного стеснялась.
Меня при этом очень удивляло, как нахально австрийские участники разговаривали с педагогами, точнее не нахально, а просто на равных, и их движения и жестикуляция не выражали уважения или подобострастия.
Мартину моя игра очень понравилась, и он даже пригласил на майстеркурс в следующем году. И Анни пригласила меня в гости. В Кремс.
Так как нам уже было восемнадцать, то меня поселили во "взрослом"домике, и я могла приходить и уходить, когда мне вздумается.
Самым грустным был последний день: концерт был в первой в половине дня, на него приезжали родители и родственники, и ребята разъезжались сразу после выступления. Остальные уезжали поездом. Организаторы даже сводили нас, меня и парочку оставшихся до вечернего поезда в пиццерию, но потом я осталась совершенно одна. Был вечер воскресенья. Я подхватила альт, и отправилась зарабатывать на "заветный"мостик.
Это было как наваждение. Город был совершенно пуст. Как в кошмарном сне я прошлась по набережной, встретив, наверное, двоих или троих прохожих, дошла до собора, прошлась по улице, на которой родился Моцарт, и повернула к мосту. Поиграла час, собрала скудный заработок и отправилась есть мороженое.
Казалось, с отъездом ребят-оркестрантов из города исчез свежий воздух, и даже вода в реке приобрела какой-то нездоровый бутылочный оттенок.
Горы начали давить своими вершинами, словно грозясь сомкнуться и смять городок короткими каменными пальцами.
Ночью я проснулась с колотящимся сердцем. Вокруг стреляли. Испугавшись, я высунулась в коридор.
Над Зальцбургом бушевала гроза, как будто кто-то не скупясь сыпал громом, как горохом из ведра, снопами расшвыривал залежавшиеся молнии, и сливал застоявшуюся воду.
Из-за жары окна в коридоре и нескольких комнатах остались открытыми.
Так я и металась в одной ночной рубашке, пока не закрыла все окна в домике. А потом умостилась на широком подоконнике, завернувшись в одеяло, и смотрела на грозу, чувствуя себя безнадёжно одинокой.
Надышавшись вкусного альпийского воздуха, жить стало веселее, у меня всегда наготове были яркие воспоминания о лете.
Особенно приятно было вспоминать плавящуюся жару зимой. Так я и плелась домой по Арбату зимним вечером, закутанная с головы до пяток. Передо мной переходила дорогу туристическая группа: молодые ребята и девушки, судя по одежде - западноевропейцы, и судя по скрюченным походкам, не совсем готовые гулять по тридцатиградусному морозу.
Я сразу подумала об Анни: как было бы здорово, если бы она приехала меня навестить. В сердце кольнуло, увидимся ли мы ещё вообще...
Кто знает, что случится следующим летом...
А через месяц пришло письмо. Анни писала, что была в Москве в лютый холод, точнее они с классом жили где-то в Подмосковье, пять дней. Она пыталась дозвониться до меня, но что-то недопоняла с кодами городов, и мы не увиделись.
Может быть она как раз и прошла в двух метрах от меня по Новому Арбату, а я её не узнала из-за темноты, и она меня, под капюшоном.
Мы виделись каждый раз, когда я приезжала в Австрию.
Сначала в Кремсе, потом в Вене, где она всегда находила время показать мне дворцы, музеи, памятники...
Мы говорили о будущем и о наших планах. Было ясно, что я профессионально занимаюсь музыкой, но не было понятно, где. Австрия не подходила, из-за платы за образование.
Анни выбирала между музыкой и медициной. Медицина победила, и она поступила в университет (в мой очередной приезд мы излазили всё главное здание и даже осмотрели библиотеку) и теперь играла на альте в университетском любительском оркестре.
Со временем уверенность, что мы увидимся снова, передалась и мне, и я перестала бояться, что каждая наша встреча будет последней. Тем более, что я была всегда приглашена в Вену к Анни или в Кремс, к родителям.
Когда я начала ездить с оркестром в Германию, Анни перезванивала мне в гостиницу. Надвигалась её стажировка, и переезд на год во Францию.
И вот, наконец, случилось, я поступила учиться, у меня появился почтовый адрес и домашний телефон.
Я сразу позвонила Анни узнать, как дела.
И довольная подруга сообщила, что у неё появился молодой человек, они скоро собираются съезжаться, а ещё - она через две недели будет на конференции в Германии и может заехать меня навестить.
Впервые за шесть лет знакомства Анни была у меня в гостях, в очень спартанской обстановке. Но к её приезду в квартире стояли диван, стол и стул (один). Я накупила овощей для вегетарианского ужина, и первым делом она мне показала фотографию Константина, а вторым - мы залезли на башню Кельнского Собора, гуляли километры по набережной, сходили на мой концерт, посетили три музея, перезнакомились с кучей народа, и беспрерывно болтали, теперь уже по-немецки. Анни работала в нейробиологическом институте. Мозги изучала.
Вскоре и я приехала в Вену. Коно (Константин) оказался очень приятным человеком, лёгким и весёлым.
Мы выучили несколько альтовых дуэтов и устроили ему концерт.
Он нам усиленно аплодировал, но потом признался, что его сердце принадлежит симфонической музыке, а его любимое произведение - "Море"Дебюсси.
Музыкой он никогда не занимался, а вырос, практически, на склонах гор - его родители были заядлыми альпинистами. Он и Анни брал с собой, и они тренировались каждые выходные на небольших горах вокруг Вены.
А на большие - ходили в отпуск.
Я смотрела на них, и мечтала, что у меня тоже будет когда-нибудь такой же открытый и весёлый партнёр. Было даже странно, что сразу два человека, и оба такие родные мне душой.
В мой очередной приезд в Вену, я призналась Анни, что встретила мужчину своей мечты, он был начитан, чувствителен, обладал прекрасным чувством юмора, безупречными манерами, и мы только начали встречаться перед моим отъездом.
Анни очень воодушевилась, и мы договорились, что когда Анни и Коно вернутся из своего альпинистского отпуска, она выпытает у меня все подробности. Утаить что-либо от Анни было совершенно невозможно, настолько открытой и искренней была она сама.
А роман развивался как-то странно, шаг вперёд, два шага назад. Я с головой ушла в изучение объекта моего романа и выпала из эфира на несколько месяцев.
В конце октября я сообразила, что не разговаривала с Анни с лета.
На другом конце мне ответил шелестящий старушечий голос, я удивилась и попросила к телефону подругу.
Странный голос ответил: "это я".
У меня внутри всё сжалось. Такой я её никогда не слышала.
- Анни, что случилось?
- Коно в больнице, с ним произошел несчастный случай.
- Когда это случилось?
- В отпуске. Он сорвался и упал на одну длину верёвки. Лежит в коме, на искусственных дыхании и питании, и врачи хотят отключить аппараты. И родители верят врачам.
- Анни, а какова одна длина верёвки?
- Семьдесят метров... Мне никто не верит, что он придёт в себя. А я знаю, он поправится, и мы поедем в кругосветное путешествие.
-... Анни, я тоже верю!
С этого момента мы с ней регулярно переписывались, и я верила.
Что всё будет хорошо. И они поедут в кругосветное путешествие.
Анни удалось уговорить родителей Коно не давать согласие на отключение аппаратов. Она ходила в больницу каждый день, садилась рядом с койкой, брала безжизненную руку Коно, и рассказывала ему о своей жизни.
Такая у них традиция была: приземлиться вечерком на диванчик с чашками чая и рассказать, как прошёл день.
Анни рассказывала ему разные случаи и забавные истории:
"Знаешь, услышала сегодня сегодня разговор двух женщин, соседок по палате. Одна жаловалась другой, что её сын совсем отбился от рук и её не слушается. Но... Самой женщине - восемьдесят лет, сыну -шестьдесят почти. И он, одинокий, всю жизнь при мамочке, своей семьи так и не создал. Навещает её почти каждый день. Неужели она не понимает, что она не вечная, и что будет с ним, когда он останется один?
А ещё у нас на станцию привезли женщину..."
Анни работала врачом-ассистентом в больнице.
Мне она рассказывала, что Коно её слышит, и у них установился какой-то контакт.
На альте она больше не играла, времени не было.
И в этот момент приехала я - на конкурс. И с идеей. Которую Анни тут же и поддержала.
Незадолго до этого Коно перевезли из больницы домой к родителям, он ещё находился в коме. Анни приезжала к нему часто, несмотря на недовольство его родителей. Не любили её. Бывает.
И вот мы сидим в Кремсе на площади и договариваемся устроить для Коно концерт. Музыка - искусство проходящее на подсознательный уровень, и я неоднократно испытывала это на себе.
И играя, и слушая. Это ощущение полёта, и абсолютной свободы потока мыслей. И температуру музыкой можно сбивать, и депрессии лечить.
И коровы под вальсы Штрауса молока больше дают.
И Коно любит музыку, а возможности сходить на концерт у него нет.
Он всё ещё в коме, в доме своих родителей. Но я могу приехать с музыкой к нему.
В день концерта я невероятно трусила, мне казалось, что я увижу Коно и расплачусь от страха, как ребёнок. Никто из моих друзей ещё не находился в коме. Я ходила по городу и тряслась.
Всё оказалось гораздо легче, чем я ожидала.
Анни даже привезла с собой пюпитр, чтобы мне было, на что ставить ноты.
И я, уже в привычном качестве выступающей артистки, рассказала немного о произведениях, несколько околомузыкальных баек, немного истории музыки.
Публика была благодарная: родители и сестра Коно, его племянница, Анни и сам он, посаженный в кресло, руки опираются на подлокотники.
Только не двигается, молчит и глаза смотрят вбок.
Анни сидит рядом, снимает всё на камеру. И гладит его по руке.
Напоследок я им играла "Венецианский карнавал"Паганини в обработке Кугеля. Главная тема там - итальянская народная песня, что-то про "мамма миа кара", и ещё есть на эту же мелодию другие слова про шляпу с тремя углами (по-немецки). Я рассказала немного о Паганини, гениальном скрипаче, усовершенствовавшем искусство игры на скрипке. А также гении саморекламы. Так убедительно придумал оправдание своей некрасивой, но знойной итальянской внешности. Придумал договор с дьяволом. Дамы упали в обморок, а церковь тоже поверила, и не хотела его хоронить. Так говорят легенды и советский фильм "Визит к Минотавру". Но на самом деле проблема с захоронением возникла из-за того, что он не исповедовался перед смертью. Устно исповедоваться он не мог, так как из-за болезни навсегда потерял голос. Почему не исповедовался письменно? История умалчивает.
Именно он заказал Берлиозу поэму для альта с оркестром "Гарольд в Италии". Играть "Гарольда"Паганини, правда, не захотел - счёл партию альта невыигрышной.
Рассказав об авторе, я сыграла тему - итальянскую песенку, и вдруг маленькая племянница радостно закричала:
"я знаю эту песню, она про собаку, которая украла у повара яйцо, пробравшись на кухню!".
И все, кроме Коно, засмеялись от неожиданности.
И я начала играть "Карнавал", со всеми звуковыми эффектами, чтобы каждая вариация изображала карнавальную маску.
После концерта мы собрались уезжать. Анни поговорила с Коно, я тоже присела рядом и сказала несколько фраз обращенных к нему лично. Он смотрел куда-то вбок и молчал.
Всю дорогу в машине мне хотелось плакать, но я сдерживалась.
Вечером я всё-таки поплакала, чтобы этого никто не видел.
По-крайней мере Коно дышал самостоятельно, и ему уже никакие врачи не могли отключить никакие аппараты.
Вот он очнётся, и можно в путешествие ехать.
А через несколько месяцев он вышел из комы. И когда Анни показала ему видеозапись моего приезда, он признался, что узнаёт музыку, которую я играла.
И в мой следующий приезд он попросил меня, в качестве подарка на День Рождения, снова сыграть ему "Карнавал".
Разговаривать с ним было нелегко, речь ещё не совсем восстановилась.
Но я и раньше с трудом понимала его венский диалект.
А через год я получила от них приглашение на свадьбу.
И предложила свои музыкальные услуги во время церемонии в качестве подарка.
Тут выяснились преимущества многочисленной родни. И платье, и вино, и торт, и часть музыкального сопровождения, - всё было организовано не покидая круг семьи. В церкви играли двоюродный брат, его девушка и я. Правда вся музыка была специально подогнана для состава альт-фагот-орган, но получилось очень славно.
Жених в новом костюме сидел в инвалидном кресле, и Анни была хороша, с заколотыми наверх и украшенными жемчугом волосами, накрашенная впервые в жизни.
А происходило это так: примчавшись к ней сразу из аэропорта, я застала невозмутимую обычно подругу взволнованной и сердитой. Одетая в джинсы и клетчатую рубашку, но уже с готовой причёской она безуспешно пыталась накраситься.
"Как ты это делаешь и зачем это вообще нужно?"- воскликнула она. Чтобы не терять времени, я усадила её, достала свою косметичку и принялась за дело. А потом к нам присоединился кузен Коно, любитель блондинок, машин-кабриолетов и мотоциклов Харлей, критически осмотрел мою работу, подбавил румян, убавил теней на глазах и недрогнувшей рукой нарисовал невесте губы.
В это время она сидела ко мне боком. И я заметила, что её рубашка странно топорщится на животе.
"Анни?"
"Да!!"
Когда я приезжаю к ним в гости я теперь играю не только "Венецианский Карнавал", но и "Спокойной ночи, малыши."
А тогда, в Кремсе, тёплым летним вечером, мы сидели в кафе на Старой площади и Анни говорила:
"Ты такая необыкновенная, и музыкант, и национальностей много, и фамилия интересная, и пишешь; и Коно необыкновенный, мы с ним ходили по венским архивам и открыли несколько неизвестных страниц его семейной истории, а я, только я абсолютно обычная, и даже фамилия моя - Бауэр - обозначает крестьянин. Одна я такая обыкновенная."
Смешная девчонка, правда?